поднять, сразу. Иное будет – не по правде.
– Мать где? Если и она… Ох, не сдержусь – убью тебя, старшой, прям сейчас.
– Не знаю – ответил Итин – еще осенью отец ее домой отослал, где с едой легче. А на письмо предзавкома, когда отца хоронили, ответ был – деревня сожжена при кулацком мятеже, судьба такой-то неизвестна. Может быть, и жива.
Они помолчали чуть. Оба.
– Отец один знал – произнес наконец Младший Брат – что я живой. Не усидел я тогда, как ты уехал, стал ваших искать. Хотел честно – в революцию, как ты. Чтобы, когда ты в другой раз – а я уже с вами. Пришел я, к вашим – а они решили, что я их выслеживаю. И разбираться не стали – хотели прикончить на берегу, и в воду.
Итин знал – так бывало не раз. Полиция работала очень хватко и умело – засылала шпионов, или даже вербовала кого-то из товарищей, имевших несомненные заслуги. И если в самом начале можно было отделаться высылкой или поселением – то очень скоро самым частым приговором стали полярные рудники, откуда обычно не выходили живыми. Много комитетов, в разных городах, погибли до последнего человека – пока партия научилась быть беспощадной при малейшем подозрении. Это было жестоко, но необходимо – потому что позволяло ценой жизни одного обезопасить всех.
– Чутье спасло, вовремя обернуться. Еще – приемы японские, и финский ножик в кармане. И вышло – что это я вашего убил. На фронте после приходилось не раз, гансов – в рукопашной. Или часовых снимать – без шума, штыком. Но тогда греха на мне еще не было: первый убитый мной был – кого я искренне хотел 'товарищем' назвать. Так вот и началось. Ваши – искали меня тогда?
– Нет! – ответил Итин – подумали, утоп ты тоже. За все время с тех пор, я у отца один лишь раз был, перед самыми Десятью днями – до того или был далеко, или опаска была, что следят. Тогда лишь – про тебя и узнал. Из тех, кто тогда в организации был – никого почти не осталось. Жаль, конечно, что с тобой вышло так – помянули тебя, вместе с нашими товарищами, погибшими за правое дело – и надо было борьбу продолжать. Отомстить эксплуататорам, которые принудили нас – так со своими.
– Я, как домой пришел, отцу одному лишь все рассказал. Он и присоветовал в юнкерское идти, чтобы ваши не достали – как раз тогда начали и неблагородных брать. Я в ту же ночь – вещи взял, и исчез. Отец письмо дал, земляку своему, прапорщику из училища – тот помог мне, на первых порах. Не так страшно было, как обидно – что без вины. И тебя – рядом нет.
– В тот раз меня взяли через три месяца, в Зурбагане – и на поселение, в Шантарский край. Я бежал, и через год снова попался – в Вильно. На этот меня – на Карские шахты. Снова бежали – в полярную ночь, через ледяной ад. Война уже началась – и теперь мне был бы расстрел без суда, если б поймали. Нас обкладывали умело, как волков – товарищи исчезали, один за другим. И мы знали, что рано или поздно – всех нас. Вождь нас спас – если бы он не приехал, и не началось, я продержался бы на воле полгода-год, не больше. Так вот вышло.
– А я вот на фронте, за отечество – где восемь месяцев жили, по статистике, до ранения, или насмерть. Слова твои я помнил, старшой – себя сделать правильно. Чтобы готовым быть – когда дело правое тебя найдет. За революцию воевать придется – я и старался, на курсе одним из первых. И все ждал, что ты объявишься – с отцом сговорено было о словах особых в письмах, чтобы не понял больше никто. Ждал, что встретимся – и я с вами буду, как прежде. Встретились вот – и против стоим. И ведь никто не заставлял – отрекись. Никому – не продавался. И ни единой вещи не сделал – чтобы, как ты говорил, перед совестью своей после было бы стыдно. А вышло – вот. Ты там – а я тут.
Как война началась, мне еще доучиться осталось – но всех нас подпрапорщиками досрочно, и на фронт. А на фронте, брат, это как щенка в воду – если не утопнешь, то научишься; а я оказался и способным, и везучим. В мирное время чины по выслуге и знатности – а на фронте, когда ротного убьют, проще назначить самого толкового из взводных. И стал в конце – капитан, командир батальона разведки броневой бригады. Все было, за три года – и ползком через фронт за 'языком', и солдат вперед поднимал, и танк в атаку водил, гансов положил – не счесть. Морды не бил, кровью солдатской чины не выслуживал – иначе сгорел бы в танке еще тогда, на Карпатской Дуге. Встречный танковый бой под Сандомиром – когда прямое в бензобак, и тридцать секунд лишь, чтобы выскочить, кто сможет: затем машина уже как раскаленная печь. А меня осколками, и люк командирский не открыть – заклинило, или сил уже нет. Как меня водитель с радистом вытащить успели – до сих пор не пойму. Все ж любили меня солдаты, еще и за два 'Александра', положенные по статуту 'за победу над врагом с меньшими своими потерями' – на фронте таких уважали куда больше тех даже, кто с геройской Звездой. Тогда фронтовикам после ранения десять суток домой – было свято. Домой приехал, железнодорожники бастуют, поезд вместо Варшавского вокзала – на Выборгский. Выхожу – на площади столпотворение. Говорят – Вождь приезжает – так и оказался я в толпе, в тот исторический день…
– Ты там был?! – перебил Итин – врешь! Почему тогда не встретились? Или ты после – наших давил, на баррикадах? Накануне я у отца ночь целую сидел, обо всем говорили, тебя вспоминали – почему отец ничего мне не сказал, если знал?
– Не знал он. Дурак писарь бумаги перепутал – извещение отец получил, что убит я. А я писать не стал – думал, радости больше, когда приеду. Вождя вашего, на танке видел – и тебя с ним. Кстати, танк был не тот, что вы там памятником поставили, видел фото в вашей газете – не новейший 'сорок четвертый', а старая бэтешка. Я даже удивился тогда, неужели такие где-то еще остались, на третьем-то году войны? Не нашли, что ли – музейный экспонат?
Итин лишь пожал плечами. Это ж ясно, для воспитания масс – как прежде полководцу положено вести за собой армию, сидя на рослом статном жеребце, а не на тощей малорослой лошаденке.
– И тебя я видел – продолжил Младший брат – ты еще помог Вождю на башню влезть. Я несколько раз тебе крикнул – но шум был, и не протолкаться, хоть близко. Тут Вождь говорить стал – я слушал, и со всеми 'ура' кричал, потому как был согласен. К стенке 'жирных индюков' – мразь спекулянтскую, всех, кто на войне состояние нажил, а особенно Рыжего Чуба, публично сказавшего что если народ еще не мрет с голода, то значит, он имеет в тайне от казны какие-то доходы, пока не облагаемые налогом; до чего не везло нашей державе на премьеров. Неправедно нажитое – экспроприировать, то есть отобрать, и справедливо поделить. Новую власть выбрать, из своих, чтобы свобода и демократия. Умел ваш Вождь говорить – не отнимешь! Речь его ту, августовские тезисы – я сам после, на фронте, солдатам своим, по газете читал. И мне тоже – 'ура' кричали.
Тут кто-то крикнул – на чердаке жандармы! С пулеметом – сейчас стрелять начнут! Я – с теми, кто туда: тут больше задавят, чем пулями положат, ну а воевать мне было привычно. Нашли мы там троих – только без пулемета, просто прятались 'сиреневые' от толпы, их и сбросили – прямо в колодец двора, с шести этажей. А когда я снова вниз – не было вас уже. Сам бы охраной Вождя командовал, так же сделал бы – сразу в танк, люки задраить, и ходу. Думал – встретимся еще.
Вот так – я в революцию и попал. Это ведь я – был тем неизвестным солдатом, кто возглавил штурм полицейского участка на набережной, который возле 'египетской гробницы'. С теми из участка у меня счеты были – еще с пролетарских моих времен. Увидел, как ваши дружинники неумело лезут под огонь – и организовал все, как надо. Знаешь, я не раз видел рукопашную в окопах, когда несколько сот озверевших двуногих режут и рвут друг друга на части – но даже мне тогда противно было, что ваши после сделали со сдавшимися городовыми. Это потом – насмотрелся, привык.
– Справедливый гнев народа – сказал Итин – припомнили им, за прежнее все. За то дело тебя искали тогда, чтобы наградить. Орденов наших еще не было – но что-нибудь придумали бы.
– А я тебя искал. Трижды приходил к вам, в ваш самый главный Комитет – но так выходило, что ты всегда был где-то. Вождь по коридору с чайником шел – меня чуть не ошпарил, задев среди толпы. Где ж ты был, старшой? Ведь встреться мы тогда…
Итин помнил Десять Дней – как сверкающую череду событий. Надо было создавать комитеты, как и отряды рабочей гвардии; надо было печатать воззвания и везти их распространять; надо было принять делегатов из провинции и связаться с товарищами на фронте и в других городах; надо было освободить из тюрьмы товарищей и поместить туда внесенных в списки 'подозрительных'. Затем еще оказалось, что чтобы город не замер в параличе и голоде, надо поддерживать работу электростанций, водопровода, трамвая, пекарен, почты, пожарных частей. Время вдруг понеслось галопом, и надо было сделать и успеть столь много, что не оставалось минуты даже чтобы умыться и поесть. Ночевать приходилось в самых разных
