– Собственно, – закончила Леля, – в этой холодной войне нет победителей, просто одним несчастным человеком в мире стало больше!
– Вы об Олесе?
– Что вы! Олеся рождена быть только счастливой. В болоте, в раю, в бедности, в богатстве – во всех ипостасях она будет упиваться придуманным ею счастьем и свято верить в него.
Крайний придерживался иной точки зрения, в его представлении умение быть счастливым в любых обстоятельствах – большой талант. Однако спорить с женщиной бессмысленно, да и выбор у Крайнего был небольшой:
– Неужели Рудольф?
– Именно. Он же не любил Олеську. Игры закончились, ему стало неинтересно, но каждый день, как издевка судьбы, которую он усердно обманывал, перед его носом мелькала Олеся. Она ему мешала, нервировала, каждое ее слово или движение действовало на Руди, как крапива на кожу, и выхода из западни, в которую он сам себя загнал, не было. Стоила ли победа стольких усилий и мук? А кто виноват? Конечно, Глеб. Руди возненавидел его уже по-настоящему…
Стоимость услуг адвоката вызвала у Саньки шок. Правда-правда, произошел щелчок в районе висков, сердечко подпрыгнуло к горлу да там и застряло, а потом… очнулась она только на улице. Теперь ей поможет лишь манна небесная, которая по пути с небес на землю чудесным образом превратится в купюры.
Санька приехала в парк, ведь следовало как можно скорей покончить с «мерсом» – это реальная возможность получать стабильную зарплату. А получая зарплату, можно занять денег, чтобы нанять адвоката, и потихоньку отдавать их в течение нескольких месяцев, пока будет идти судебный процесс. Говорят, суд – бодяга длинная, поэтому возник главный вопрос: как в течение этого времени обманывать сестру? Наверное, тоже нужно заплатить, чтоб врачи приковали ее к больничной койке на весь период судебного процесса. Но удручали Саньку не трудности и безденежье, а отсутствие гарантий: адвокат не обещал, что дело выиграет.
Она переоделась и буквально слилась с машиной, за работой Санька просто оживала, словно железо на колесах способно отдавать человеку реальную жизненную силу. Ее никогда не раздражали неудачи, Санька придерживалась постулата: не получится сегодня – выйдет завтра, посему терпеливо работала над восстановлением «мерса». Рядом собирала мусор и подметала Зубровка, сегодня она была «слегка заквашенная», стало быть, вдвойне жаждала общения. Орудуя метлой, Зубровка приблизилась к «Мерседесу» и с большим искренним участием поинтересовалась:
– Слышь, Сань, че там Глеб?
– В норме, – отозвалась девушка, не отрываясь от работы. Вообще-то она вежливая и в другой раз не обделила бы вниманием женщину, но сейчас было некогда болтать.
– Оно и видно, – ответ не устроил Зубровку. – Сама вон с лица спала. Эх и жалко мне Глеба, хороший он. А че с ним такое?
– На подлецов нарвался, – отговорилась Санька, а там – пусть понимает, как хочет.
– Ммм, – протянула Зубровка сочувственно, затем облокотилась о машину, закатила глаза к потолку и ударилась в воспоминания: – Мне это знакомо. Вот я че пью? А жизнь поломатая, телегой переехатая. Ты б меня видела, когда я была такой, как ты! Ой… Што лицо, што фигура, а коса… до самых колен! Восемь классов закончила, поступила в техникум, и тут такая любовь на меня напала… Он ездил по государственным делам в другие страны, но от любви ко мне в беспамятство впал. Жениться хотел, да. Мать с отцом узнали про нас – и ему: мол, не сметь! А он ни в какую. Они ко мне: мол, я испорчу ему карьеру, жизнь и все такое. Я и пошла замуж за другого…
Не выдержав накала прошлых страстей, Зубровка всплакнула, утерла нос. Санька слышала, что у нее неуемная фантазия, всякий раз она эту историю подает с крупными изменениями. Но, может, в фантазиях ей живется лучше, красочней, счастливей?
– А он что? – спросила она у Зубровки, будто поверила бреду.
– Застрелился.
– Да ну!
– Ага. Две пули в голову… Ой, я потом дорасскажу, а то вон мужики идут, а у меня не прибрано.
В это время к Наумычу зашел Сам – да, только так, с большой буквы. Произносили работники таксопарка слово «Сам» с разной эмоциональной окраской, но иронии не избегали практически никогда, хотя повода иронизировать, по большому счету, не было. Вероятно, избыточная строгость, а также недоступность хозяина вынуждает народ переплавлять любой негатив в иронию. Есть у него еще клички: Махал Махалыч, производная от Михал Михалыча, и Сам Самыч – кому как нравится. Он бывает весьма крут, правда, никогда не орет, но его спокойствие хуже крика, при всем при том текучки кадров в данном парке нет, а это говорит о многом.
Михайлов нагрянул нежданно-негаданно, а должен был только через неделю прилететь из зарубежья, но явиться, когда тебя не ждут, – это в его духе. Настроение у Михайлова было стабильно плохое, точнее, никакое, но склонное к ухудшению. Он был немногословен и неулыбчив. Если Михайлова описать человеку, который никогда его не видел, у того сложится мнение, что он старый, толстый, медлительный и жутко вредный. А ему сорок один год, он сухощавый, с тонкими чертами аскетичного лица, а насчет вредности… м-да, есть такое.
Со свойственной ему обманчивой скукой Михайлов поинтересовался, как идут дела, что нового. Наумыч порадовал его хорошими показателями и огорчил инцидентом, дескать, Глеб крупно влип. Он посвятил истории водителя львиную долю времени, стараясь увести шефа от панорамного окна подальше, по понятным причинам мечтая, чтоб он убрался побыстрее, ведь кабинет у шефа в другом автопарке. Но Михайлов, как назло, слушая, гулял-гулял и подошел к окну, да так и застыл, промямлив:
– Что я вижу? В чреве моего вороного кто-то копается? Кто?
Эх, не повезло. Наумыч собрался обрисовать тяжелое положение свояченицы Глеба, дабы вызвать у шефа сострадание к чужим бедам, но глянул вниз и совсем обалдел. Санька-то – бог с ней, залезла корпусом под капот, и ладно. А мужики, пять человек, стоят вокруг, и невооруженным глазом видно, что именно их интересует, не «Мерседес», это точно.
– Санька… – виновато развел руками Наумыч.
– А почему из-под капота у этого Саньки торчит женская задница? Или у меня галлюцинации?
– Э… м… хм-хм… – мямлил Наумыч. – В общем…
Михайлов на секунду скосил на него глаза, усмехнулся, увидев озадаченную физиономию, которую корежили судороги, затем снова перевел их на группу у авто. Дамы в этом парке под запретом, исключая диспетчерскую, где женские голоса ласкают слух водителей. Ремонт автомобилей, извоз – это не женское дело, требующее физической силы, так считал шеф, тем не менее бури не последовало.
– А что, у остальных простой в работе? – спросил Михайлов.
– Почему? – прорезался голос у Наумыча.
– Да вокруг задницы толпа, им что, делать нечего?
– Ну, они… Она… сказала, «мерс» поедет… она умеет…
– Что ты говоришь? – вяло промямлил Михайлов на скептической ноте. – Ладно, пойду посмотрю, что у них там.
После его ухода Наумыч взмахнул руками и ударил ими о бедра, так он расстроился. Некоторые столько не живут, сколько он отбарабанил здесь. Раньше-то стаж на одном месте играл большую роль при получении пенсии, а сейчас все в частных руках, но привычка к месту осталась. Не хотелось Наумычу, чтоб эти руки взяли метлу и вымели его на пенсию. Он двинул к окну…
Михайлов как раз подошел к группе мужиков, те, конечно же, любовались аппетитной попкой, обтянутой джинсами. А почему, собственно, не полюбоваться фигурой, далекой от диетического изнурения? Попочка круглая, рельефно переходит в бедра, ножки обуты в мягкие сапожки… О! Девушка приподнялась на цыпочки, одну ножку отставила назад…
Мужики молча и очень красноречиво реагировали на всякое движение ужимками, взглядами, они ничем не рисковали – девушка видеть их не могла. Зато один из них вдруг увидел шефа, уставившегося туда же, куда алчно смотрели все пятеро. Работяга толкнул в бок одного, второго, толчки передались по эстафете, потом, не сговариваясь, все пятеро человек сделали несколько осторожных шагов назад, после чего
