калитке.
Шагая с Ларисой вдоль железнодорожного полотна, Павел Дмитриевич не увидел знакомого с детства семафора — вместо него стоял невысокий трехглазый светофор; исчезли и провода на колесиках, которые приводили семафор в действие. Помнится, они с Вадимом Казаковым — им тогда было лет по шесть — как-то выбили камнем пару роликов из гнезда для самокатов. Дед Андрей узнал об этом, узким ремнем сильно выпорол обоих и запер в тесной, пахнущей мышами кладовке до вечера. Оказывается, когда нужно было открыть семафор, он из-за повреждения не сработал, и поезд остановился сразу за висячим мостом через Лысуху…
Небо было низкое, серое, чуть накрапывал дождик. Идея прогуляться до речки возникла у Павла Дмитриевича, дочь охотно составила ему компанию. Ларисе скоро шестнадцать, но, в отличие от нынешних акселераток, она была невысокого роста, грудь почти незаметна, на круглом, чуть веснушчатом лице с маленьким вздернутым носиком — большие ласковые глаза. Точно такой в молодости была ее мать, Лида Добычина, когда Павел впервые увидел ее на танцах. И смешлива в мать. Влетев к Абросимовым, с ходу повисла на шее огромного отца — ему пришлось нагнуться — и расцеловала его в обе щеки. Признаться, он не ожидал столь бурного проявления чувств. Раньше Лариса была гораздо сдержаннее.
Он вручил ей купленные в сельпо красивые резиновые сапожки с пушистой белой подкладкой внутри — их и была всего одна пара. Девочка заявила, что всю жизнь мечтала о таких, и тут же надела, сбросив у порога стоптанные туфли. Сапоги оказались велики, но неунывающая Лариса заявила, что это даже лучше — она будет носить с толстыми шерстяными носками.
Крошечные блестящие капельки посверкивали на ее рыжеватых волосах, пушистый помпон на шапочке смешно подпрыгивал при каждом шаге. Лариса оживленно рассказывала, как нынче на уроке немецкого Ваня Александров с задней парты запустил авиамодель с бензиновым моторчиком. Самолетик угодил в электрическую лампочку и упал на стол учительницы. Шуму было, пришел директор…
— Сын Бориса Александрова? — уточнил Павел Дмитриевич.
— Ну да, этого пьяницы… Вообще-то Ваня умный и добрый, я на велосипеде ездила с ним на рыбалку на Утиное озеро. Снимет с жерлицы три-четыре щуки, а остальных на волю вольную отпустит. А когда Тольку Корнилова на болоте укусила гадюка, Ваня перетянул ему ремнем ногу и высосал яд из ранки… Кто бы другой так поступил?
— Нравится он тебе?
— Я с ним на озере один раз поцеловалась, — призналась Лариса.
Павел Дмитриевич подумал, что в свое время в десятом классе мальчишки с девчонками не целовались, разве что на танцы в клуб бегали, да и то, завидев там кого-нибудь из учителей, старались поскорее ретироваться.
Павлу Дмитриевичу интересно было узнать, как живут Иван Широков и Лида Добычина, но язык не поворачивался спросить, а дочь эту тему не затрагивала. Вот Валентин уже оторвался от них, живет самостоятельно, на будущий год и Лариса закончит школу… Он знал, что она способная девочка и учится на пятерки.
— Лара, а что ты думаешь делать после школы? — спросил он.
— Ваня Александров говорит, что учиться ему до чертиков надоело, — задумчиво сказала дочь. — Лишь бы дотянуть до выпускных экзаменов, а потом он подаст документы в авиационное училище. Хочет быть летчиком.
— Бог с ним, с Иваном, ты-то чего хочешь?
— Дедушка был учителем, ты педагог, наверное, и мне на роду написано быть тоже учительницей, — улыбнулась Лариса.
— Лара, после школы приезжай ко мне в Москву? — предложил он. — Будешь там учиться и жить у меня.
— В Москву? Тебя перевели в Москву?
— Теперь ты удивляешься, — усмехнулся Павел Дмитриевич.
— А кто еще удивился?
— Твой дед… Опасается, что я заделаюсь бюрократом.
— Ты? — воскликнула Лариса. — Никогда! Ты — умный.
— Ну спасибо… Так приедешь ко мне?
— Не понимаю я тебя, — помолчав, сказала дочь. — Зачем же ты с мамой разводился, если живешь один?
— Наверное, все дети рано или поздно задают такой вопрос родителям, — горько усмехнулся Павел Дмитриевич. — Мальчишкой здесь же, в Андреевке, я спросил своего отца, почему он ушел от матери.
— И что он ответил тебе?
— Он сказал, что ответит позже, когда я стану взрослым…
— И что же он тебе все-таки сказал? — Дочь снизу вверх заглядывала ему в глаза.
— Став взрослым, я понял, что глупо спрашивать у родителей, почему они разошлись. Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.
— А страдают от этого дети, — не глядя на него, грустно констатировала Лариса.
— Разве тебе плохо живется с отчимом?
— Допустим, мне повезло, а другим? — взглянула на него дочь потемневшими глазами.
— Дай бог, чтобы твоя жизнь удалась!
— Я на себя буду надеяться, а не на бога.
Только сейчас Павел Дмитриевич понял, что Лариса не наивная девчушка, какой она ему показалась вначале. Но как ей объяснишь, что в его жизнь, как он думал, вошла настоящая большая любовь, которая на поверку оказалась красивым мыльным пузырем? Возможно, он и вернулся бы ради них, детей, к Лиде, но та не стала ждать, взяла да и вышла замуж за хорошего человека Ивана Широкова, с которым Павел в детстве дружил…
— Может, за свои ошибки молодости я сейчас расплачиваюсь? — задумчиво произнес Павел Дмитриевич. Он это сказал для себя, однако дочь живо отреагировала:
— А мама не расплачивается, — заметила Лариса. — Она счастлива. И с тобой, говорит, ей было хорошо, пока ты не завел другую…
— Твоя мама — счастливый человек, — сказал он.
— И я хочу быть счастливой.
— Наверное, счастье и несчастье неравномерно распределены среди людей: одним больше, другим меньше, а третьих вообще обделили. Я, по-видимому, отношусь к последним.
— Все говорят, ты умный, — успокоила дочь. — Вон какую в Андреевке школу отгрохал! До сих про тебя вспоминают люди добрым словом. И по работе растешь: был учителем, потом директором, в обкоме партии работал, а теперь в Москву взяли… Как говорит моя бабушка, уж тебе грех на судьбу пенять…
Дождь стал сильнее моросить, со стороны Мамаевского бора потянул холодный ветер, деревья зашумели, застучали голыми ветвями, речка подернулась рябью. И тут они сверху услышали негромкий гогот, шум многих крыл: над бором, пересекая железную дорогу, пролетел запоздалый косяк гусей. Видно, птицы устали и, снизившись, выбирали место для отдыха. Серые птицы почти сливались с дымчатыми облаками, так плотно обложившими небо, что и швов-то не видать.
— Ваня недавно в Лысухе на удочку большую щуку поймал, — вспомнила Лариса.
— Твой Иван, гляжу, на все руки мастер, — усмехнулся Павел Дмитриевич.
— Он любит меня, — сказала дочь. — Нет, не говорил об этом, да я по глазам вижу.
— А ты его?
— Мне он нравится, я горжусь, когда он на соревнованиях берет первые места. У него ясные голубые глаза и золотистые кудри. Мне иногда хочется подергать за них… А когда он дает подзатыльники первоклашкам, я готова ему глаза выцарапать… Разве это любовь?
— Любовь у всех начинается одинаково, — сказал Павел Дмитриевич, — а расстаются люди по разному…
— Посмотри, — показала она на небо, — все гуси давно пролетели, а этот один за всеми торопится.
