Сколько наколупал! Прямо-таки чемпион! Завтра разбужу тебя пораньше — и снова в лес». Старательно почистил грибы, нанизал их на алюминиевую проволоку и положил сушиться на крашеную железную крышу, а потом ссыпал в мешочек, чтобы осенью увезти в Петрозаводск. Когда он об этом рассказал в Ленинграде родителям, отец рассмеялся, мол, Дерюгин и с ним проделывал точно такие же штуки: поахает, похвалит, а сушеные грибы уберет себе в мешочек… Мать возмущалась и корила Андрея, что домой не привез ничего…
— У меня нога заболела, — сказал Петя. Распухшая, с кровоточащей ссадиной бровь придала его широкому большеротому лицу зловещее выражение. Кажется, у него и нос малость раздулся.
— Это всегда после аварии, — жизнерадостно заверил Супронович. — Сначала ничего не чувствуешь, а потом только успевай считать синяки да шишки! Я разок на мотоцикле турманом летел через дорогу… — И он принялся живописно рассказывать об аварии, которую потерпел на климовском большаке прошлой осенью.
Мальчишки молчали, каждый думал о своем. «КамАЗ» с ревом преодолевал колдобины, их подбрасывало, сталкивало друг с другом, а Михаил — как тот самый конь, который, почуяв дом, все прибавлял и прибавлял ходу.
— А вот и наша Андреевка! — громогласно возвестил он. — Гляди, дымок из нашей трубы! Мать оладьи печет. Знает, что я их люблю.
Прогрохотал под колесами мост через Лысуху, мелкий сосняк расступился, и впереди показались черные деревянные дома с заваленными снегом крышами, меж ними величественно возвышалась каменно- кирпичная водонапорная башня. На круглой крыше ее со снежной шапкой и тонким громоотводом солнечно блистали круглые застекленные окошки.
— Людей ой сколько много было на кладбище, — бойко рассказывала Лариса Абросимова, стоя у земляного холмика, заваленного перевитыми черными лентами венками с искусственными цветами. — Папка сказал, что летом надгробие установят. Мраморное.
Свежая могила выделялась ярким желто-зеленым пятном среди заваленных снегом остальных могил. К ней была протоптана широкая дорога, желтые комки земли испещряли кругом снег, Андрей и Петя стояли с непокрытыми головами и смотрели на могилу. У самого красивого венка бронзовой краской на черной ленте было написано: «…районного комитета КПСС…» Лента смялась, свернулась трубкой, и дальше было не прочесть. На других венках бросались в глаза лишь отдельные слова. Юность и смерть — несовместимы. Мальчишки и девочка стояли у могилы, но остро ощущать потерю и самую смерть они не могли. Смерть казалась чем-то нереальным, невсамделишным, но сырой запах земли, чуть слышный звон жестяных листьев на венках, трепетание на холодном ветру траурных лент настраивало на печально-торжественный лад.
Андрей мучительно старался вызвать в памяти лицо Дмитрия Андреевича и не мог: лицо смазалось, расплылось. А вот грузную высокую фигуру Абросимова он помнил, слышал его густой хрипловатый голос. Он знал — потом все восстановится в памяти, но сейчас лицо покойного ускользало от его внутреннего взора.
— Бабушка говорила, что после смерти душа покойника три дня витает над могилкой, — тараторила Лариса.
Она была в зеленом пальто с беличьим воротником и заячьей шапке с завязанными на затылке клапанами. На ногах — мягкие белые валенки. Порозовевшая на легком морозе, с живыми глазами, она походила на диковинную южную птицу, случайно залетевшую в эти студеные края.
Петя Викторов с залепленной пластырем бровью с интересом поглядывал на нее, но, как всегда в присутствии девчонок, становился молчаливым и хмурым.
— И ты веришь в такую чепуху? — покосился на говорливую троюродную сестренку высокий и тоже мрачноватый Андрей.
— В мире так много еще всякого таинственного, — стрельнула карими глазами Лариса. — Мы вот стоим тут, болтаем, а дедушка Дмитрий все слышит…
— Во дает! — вырвалось у Пети. — Может, ты и в чертей веришь? И в Люцифера?
— Кто это такой?
— Как же ты не знаешь самого главного дьявола? — Петя раздвинул в улыбке толстые губы. Он вдруг разговорился: — Чертями и бесами в преисподней командует… Там ведь грешников на сковородках поджаривают, в кипящих котлах варят, пить не дают. Слышала про знаменитую Сикстинскую капеллу, в которой Микеланджело написал во всю стену свой «Страшный суд»?
— А ты ее видел? — спросила Лариса.
— На репродукциях, — вздохнул Петя. Он чуть было не брякнул, что был в Риме, но, бросив взгляд на Андрея, удержался.
— Страшный суд… — задумчиво произнесла Лариса. — И бабушка говорит, что на том свете за все придется ответ держать.
— Перед кем? — спросил Андрей. И ломающийся голос его вдруг прозвучал в кладбищенской тишине звучно и басисто.
— Ты что же, думаешь, я в бога верю? — звонко рассмеялась Лариса, но тут же спохватилась и прижала ко рту белую вязаную варежку: — Нехорошо смеяться на кладбище… Это вы ввели меня в грех.
— Что мы тут мерзнем? — первым спохватился Петя. — Эх, на лыжах бы покататься! — Он взглянул на девушку: — У вас тут есть горы?
— Горы-то есть, — улыбнулся Андрей. — А вот где мы лыжи раздобудем?
— В Мамаевский бор поедем? — оживилась Лариса. — А лыжи я вам достану!
— Мы будем кататься с горы ночью при луне, — размечтался Петя Викторов. — Такая бело-синяя ночь в стиле Куинджи.
— Ты художник? — спросила Лариса.
— Я еще не волшебник, я только учусь, — весело рассмеялся Петя.
— Может твой портрет написать, — заметил Андрей.
— Почему написать? Нарисовать, — поправила Лариса.
— Рисуют школьники, а художники — пишут, — солидно вставил Петя.
— Я думала, пишут только писатели…
— Вперед, в Мамаевский бор! — воскликнул Андрей.
И, позабыв про кладбище, они наперегонки побежали через молодой сосняк к поселку. Бросавший снежками в убегавших от него Петю и Ларису, Андрей вдруг остановился как вкопанный: поразительно отчетливо перед глазами вдруг всплыло морщинистое, с серыми глазами и кустистыми седыми бровями лицо Дмитрия Андреевича. Абросимов строго смотрел на него, — сжав губы, затем его лицо подобрело, от уголков глаз разбежались морщинки, в глазах вспыхнули яркие искорки… Андрей оглянулся на скрывшееся за розоватыми стволами сосен кладбище, разжал ладонь, и на дорогу упал снежный комок со следами его пальцев. Пожав плечами, он поддал носком теплого ботинка на толстой подошве ледяную голышку и бросился догонять убежавших далеко вперед Ларису и Петю.
2
Вернувшись к себе после разговора с боссом, Найденов в сердцах швырнул на письменный стол отпечатанные на машинке листки и замысловато по-русски выругался. Генрих Сергеевич Альмов, стучавший на пишущей машинке, сочувственно взглянул на него и заметил:
— Босс вчера на соревнованиях в Нюрнберге занял четвертое место по стрельбе. Рвет и мечет! Ему лучше нынче не попадаться на глаза.
— Где я ему возьму сногсшибательный сенсационный материал, если я в России уже сто лет не был? — сказал Игорь Иванович, усаживаясь на металлическое вращающееся кресло. — Целина, БАМ, спекуляции у комиссионок, видишь ли, ему надоели… Теперь подавай политические провокации в Москве! Я
