Приятель уставился на него, почесал бледную вмятину на переносице и сказал:
— Андрюха, никак ты втрескался в нее?
— «Втрескался»… — поморщился приятель. — Петя, ты совсем не романтик! Вспомни, Дон-Кихот поклонялся Дульсинее Тобосской, которую никогда не видел, а Петрарка всю жизнь слагал сонеты Лауре, с которой и словом не обмолвился.
— Я знаю, почему ты не хочешь с ней познакомиться, — подумав, проговорил Петя. — Боишься разочароваться. Откроет пасть…
Андрей предостерегающе поднял руку, мол, заткнись, однако потом мягко заметил:
— Бедный Петя-Петушок Золотой Гребешок! Тебе еще не стукнуло пятнадцати, а ты уже такой закоренелый циник! Разве можно так относиться к женщине? А наша прыгунья? Да она тоненькая, воздушная, неземная… А ты — «пасть»!
— Когда при мне начинают восхищаться девчонками или кинозвездами, я всегда говорю, что они так же, как и все, едят, спят, сморкаются и…
— Петруччио, хочешь, я предскажу тебе твое будущее? — снова перебил его приятель. — Ты женишься на официантке из сосисочной на Невском, будешь стаканами глушить бормотуху, ругаться изощренным матом и раз в месяц попадать в вытрезвитель…
— И буду малевать плакаты к праздникам и вывески для магазинов, — вставил Петя.
— При всем при том ты будешь тонким современным художником, твои картины будут выставляться на выставках, покупаться музеями… — с улыбкой продолжал Андрей.
— Послушай, а кем ты будешь? — спросил Петя.
Они пересекли Невский подземным переходом и пошли по Садовой к цирку. С афиши кинотеатра «Молодежный» на них свирепо смотрел чернобородый Даниэль Ольбрыхский. Шел двухсерийный фильм «Пан Володыевский».
— Там очень натурально сажают одного мужика на острый кол, — кивнув на афишу, заметил Петя.
— Тебе только это и запомнилось? — насмешливо взглянул сверху вниз на него Андрей.
— Отвечай на мой вопрос, — потребовал приятель.
— Ты знаешь, я счастливее тебя! — рассмеялся Андрей. — Ты с детства знаешь, кем будешь, а я — нет. Представления не имею, что меня ждет впереди.
— Чего же радуешься? — подозрительно покосился на него Петя.
— Жить интереснее, когда не знаешь, что тебя ждёт, — рассуждал Андрей. — Некоторые люди пытаются узнать у цыганок, гадалок свое будущее. А зачем, спрашивается? Если все будешь знать наперед, то тогда какой смысл жизни? Солдат не будет носить в ранце жезл маршала и стараться хорошо воевать, потому что звезда и папаха маршала и так упадут на его голову; художник, писатель, композитор не будут оттачивать свое мастерство, потому что им обещали бессмертие.
— Я знаю, кем ты будешь, — задумчиво сказал Петя. — Писателем, как твой отец.
— Мой отец христом-богом заклинает меня не делать этого! — воскликнул Андрей. — И потом, нужен талант, а я, братец, на тройки пишу школьные сочинения.
— Зато стихи сочиняешь…
— Для стенгазеты? — усмехнулся Андрей. — Какая это поэзия! Дилетантство.
— Боксером ты не хочешь быть, поэтом тоже… Тогда кем?
— На Луну хочу слетать, походить по ней…
— Опоздал, — рассмеялся Петя. — Армстронг и Олдрин в июле тысяча девятьсот шестьдесят девятого года уже походили по Луне.
— Смотри, запомнил!
— Я на память не жалуюсь, — сказал Петя. — А ты поступай в авиационное училище. Оттуда легче всего попасть в космонавты.
— Я хочу пойти в кассу, взять билет до Луны или Марса, сесть у иллюминатора в ракету, как в самолет, и полететь туда, — продолжал Андрей. — Когда-нибудь ведь так и будет?
— Ну-ну, слетай, — улыбнулся приятель. — Не забудь мне оттуда привезти… симпатичную голубую марсианочку!
— Пошляк ты, Петя, — вздохнул Андрей.
Солнце с трудом распихало ватные облака, отыскало зеленоватое окошко и неожиданно ярко ударило широким лучом в огромную и красочную афишу на здании цирка. Нарисованный на ней карапуз Карандаш в широченных полосатых штанах и его знаменитый терьер будто вдруг ожили на афише, задвигались…
— Знаешь, кем я буду? — сказал Андрей. — Клоуном… Вот видишь, ты уже смеешься… Замечательная это профессия — людей смешить!
— Пока ты только меня смешишь, — заявил Петя.
3
Вадим Федорович давно уже замечал за собой, что больше месяца-двух не может работать на одном месте, начинает испытывать беспокойство, куда-то хочется уехать, — в общем, появляется неодолимая потребность сменить обстановку. И тут, как раз кстати, позвонили из Литфонда и предложили путевку в Дом творчества в Комарове. Несколько раз он навещал там знакомых писателей. Трехэтажный дом был окружен высокими соснами, напротив него стояло приземистое, с широкими окнами, деревянное здание столовой. В другом двухэтажном деревянном доме, покрашенном бурой краской, жил обслуживающий персонал. Пару комнат на втором этаже тоже занимали писатели, как правило начинающие. В главном корпусе селили известных. В Комарове поздней осенью обычно стоит торжественная тишина. Вниз к Финскому заливу вели неширокие песчаные дорожки. Такое впечатление, когда выходишь из электрички, что это маленький дачный поселок, но когда как следует познакомишься с ним, то начинает казаться, что поселку нет начала и конца. Среди сосен и елей спрятались сотни добротных дач. Улицы тянутся до Репина, бесчисленное количество переулков, тупиков — и все дачи, дачи, дачи. В самых высоких, красивых, сохранившихся еще с довоенных времен, расположились детские санатории, пионерские лагеря. Дом творчества писателей находится на улице Кавалеристов, неподалеку от платформы, где останавливаются электрички.
Казаков приехал в Комарово в середине декабря. Тридцать первого он должен был покинуть Дом творчества, потому что с первого января весь корпус безраздельно будет отдан ребятишкам, которые проведут здесь зимние каникулы.
С сумкой в одной руке и пишущей машинкой «Олимпия» в другой он в одиннадцать утра сошел с электрички и занял комнату, указанную в путевке, на третьем этаже. Разложив вещи, вышел в просторный вестибюль, где на широком диване сидели два почтенных старца, а третий за маленьким круглым столиком с кем-то разговаривал по телефону. «Привези мне в субботу зимнюю шапку, что-то похолодало, — рокотал он густым прокуренным басом в трубку. — Носки? Захвати пару шерстяных… Что? Звонили из Москвы? Ты сказала, что я в Комарове? Сказала, что я уже послал им статью о Пастернаке?..»
Сидящие на диване старички — один был абсолютно лыс, только у висков завивались в колечко белые волосики — равнодушно взглянули на Вадима и продолжали свою неторопливую беседу. Казаков подошел к деревянной доске, где в маленькие ячейки с номерами комнат были всунуты отпечатанные на машинке фамилии проживающих. С удовлетворением отметил, что тут Татаринов Т. А. и Ушков Н. П. Вообще-то знакомых фамилий было много, но Вадим близко мало кого знал. Мелькнула было мысль сразу зайти к Николаю, но решил сначала прогуляться по Комарову, спуститься к заливу: хотелось после шумного
