незнакомкой.
— Пошли, — локтем толкнул его в бок Петя. — Она уже переоделась.
— Она живет в красивом старом доме и вечерами выводит в парк на прогулку борзую, — продолжал Андрей.
— А может, боксера? Или шпица?
— Она очень красиво смотрелась бы с борзой.
— Я у нее спрошу…
— Ты убьешь тайну, — вздохнул Андрей. — Сейчас мы можем предполагать все что угодно, а когда узнаем, тайны не будет.
— Кто же тебе нравится — она или тайна?
— Тайна в ней, — рассмеялся Андрей.
— Иногда я тебя, Андрюша, не понимаю, — вздохнул приятель.
Небо над городом посветлело, кое-где в серой дымке заметны были бледно-зеленые промоины. Даже не верилось, что где-то над пухлым ватным одеялом сияет яркое солнце. На Невском, напротив «Пассажа», регулировщик показывал полосатым жезлом объезд машинам.
Тоненькая девушка с капроновой сумкой через плечо на длинном ремне неторопливо шагала впереди. Она в двухцветной курточке, на стройных ногах красные резиновые боты. Золотистый пучок волос покачивался в такт ее шагам. Она никогда не оглядывалась, никто ее не провожал, мальчишки даже не знали, есть ли у нее подруги. Иногда она, сидя на скамейке и наблюдая за прыгунами, разговаривала с моложавой женщиной в трикотажном костюме — тренером, перебрасывалась несколькими словами с другими девушками, но до остановки на Садовой всегда шла одна.
— Ты что, стесняешься к ней подойти? — уж в который раз спрашивал Петя.
— Она сама по себе, а мы с тобой сами по себе, — улыбался Андрей. — Главное, что она существует на белом свете и мы можем два раза в неделю смотреть на нее…
— Я могу и не смотреть, — ухмыльнулся Петя.
Он и впрямь не понимал своего друга: в общем-то такой решительный и смелый, Андрей явно пасовал перед этой тоненькой узкоглазой прыгуньей. На школьных вечерах спокойно приглашал девушек на танцы, свободно разговаривал с ними, острил, иногда читал им Блока. Из всех поэтов Андрей выделял Есенина и Блока. Нравились ему Бодлер, Теннисон, Китс, Шелли.
Петю поэты не интересовали, он увлекался зарубежными детективами. Лучшими писателями считал Конан-Дойла, Сименона и Агату Кристи. Детектив прочитывал залпом, потом делал небольшую передышку и брался за другой. Их много стали печатать в разных журналах. Раньше Петя Викторов и не подозревал, что существуют такие журналы, как «Подъем», «Волга», «Звезда Востока», «Уральский следопыт». В школе любители детективов обменивались друг с другом этими зачитанными до дыр журналами.
А Казаков к детективам был равнодушен, правда Сименона и Агату Кристи признавал. Он часами просиживал в читальном зале, библиотекарь разрешала ему даже заходить туда, где хранились пришедшие в негодность экземпляры. В книгохранилище Андрей разыскал сборник неизвестного для Пети поэта Франсуа Вийона, которого за бродяжничество в 1463 году на десять лет изгнали из Парижа. Наизусть декламировал его стихи:
Очень любил Хемингуэя, Фолкнера, Вулфа. Отзывался восторженно о Стейнбеке, Бунине. Петя пробовал читать то, что предлагал ему Андрей, но от Фолкнера его тянуло в сон, он так и не одолел его «Деревушку», рассказы Хемингуэя были ему совершенно непонятны, а Бунин навевал такую зеленую тоску, что он на пятнадцатой странице закрыл книгу и с облегчением вернулся к своим испытанным детективам. Тут все тебя держит в напряжении, до конца не знаешь, кто убил. Читаешь, наслаждаешься, а в книгах, которые давал ему Андрей, иногда никакого сюжета не было — наворочено такого всякого, что голова пухнет, а удовольствия ни на грош. Андрей утверждал, что эти произведения заставляют задумываться о смысле жизни, а когда Петя спросил его, в чем же смысл жизни… так и не сумел ответить, сославшись, что на этот вопрос величайшие философы всех времен не сумели дать точный и ясный ответ. Андрей читал и древних философов, но Пете их книги не предлагал, знал, что тот и страницы не одолеет.
Петя Викторов ниже Андрея почти на голову, он светловолос, широколиц, большерот, ресницы у него редкие и рыжие, а глаза маленькие, водянисто-голубые. Дружат они с пятого класса и, что самое удивительное, никогда не ссорятся. Надо сказать, Андрей не корчит из себя большого умника, не кичится своей эрудицией, а самое главное — ценит Петю как художника. Ему нравятся эскизы, наброски к картине, которую Петя должен закончить через полгода. И еще одно — Казаков не навязывает Пете своих убеждений.
Петя побывал с другом в Андреевке, был на рыбалке на озере Белом, где на пленэре сделал много акварелей и зарисовок, и Андрей, в свою очередь, несколько раз приезжал в поселок художников — это не так уж далеко от Андреевки. Петин отец написал два портрета Андрея. Пете они не очень понравились, он загорелся сам написать приятеля, но тот решительно отказался, не объяснив почему.
…Незнакомка остановилась на автобусной остановке, они прижались к обшарпанной желтоватой колонне Гостиного двора, мимо шли и шли прохожие. Иногда они загораживали девушку. Она стояла чуть на отшибе, ступив на край проезжей части. Из сумки на плече торчала розовая ручка складного зонтика. Пучок на голове, оттопырившись у тонкой длинной шеи, концом своим доставал до узких плеч. Девочка не вертела головой, не высматривала нервно автобус, как другие, просто стояла и задумчиво смотрела продолговатыми глазами на проезжающие по Садовой машины и трамваи.
Четырнадцатый с шипением подкатил к остановке, распахнулись двери, ожидающие, пропустив выходящих, торопливо вскакивали в обе двери. Девочка вошла последней. Прощально качнулся конский хвост, блеснула черная заколка. Автобус, выждав немного, плавно влился в поток машин. На другой стороне улицы в широком окне комиссионного магазина ярко вспыхнула большая бронзово-хрустальная люстра. Наверное, продавец включил для демонстрации покупателю.
Петя улыбнулся, раскрыл большой альбом, с которым никогда не расставался, вырвал оттуда лист и протянул Андрею. На нем была изображена только что уехавшая девушка. Она стояла к ним в профиль, жгут волос причудливо изгибался, узкий глаз, опушенный длинными ресницами, смотрел вдаль, губы тронула легкая презрительная улыбка. Очертания фигуры набросаны небрежными штрихами, однако резиновые сапожки на длинных ногах тщательно выписаны.
— Я не видел, как она улыбается, — внимательно разглядывая рисунок, сказал Андрей.
— Нравится? Можешь взять.
— Ее улыбка…
— До улыбки Джоконды ей далеко, — рассмеялся приятель. — Улыбка Джоконды уже сколько веков — тайна!
Андрей аккуратно свернул рисунок в трубку и засунул в свою сумку.
— Ты — художник, — помолчав, сказал он. — Только вот что я тебе скажу: она умнее, чем ты думаешь.
— Это ты по ее прыжкам в воду определил? — насмешливо посмотрел на него приятель. — Ты ведь с ней не разговаривал? Может, откроет рот и такую понесет чушь…
— Это ты сейчас чушь несешь, — оборвал Андрей.
— Можно подумать, ты ее хорошо знаешь!
— Я знаю, — улыбнулся Андрей. — Уверен, что ей эти блоковские стихи понравятся:
