— Да-а, о каком это ты друге Васе Попкове толковала? — вспомнил Вадим. — И даже цитировала какое-то его пошлое высказывание насчет поллитры.
— Ты пил с ним у меня на даче, — небрежно ответила Вика. — Да ну его к черту! Расскажи лучше о себе.
— Ты знаешь, к какой мысли я пришел на шестом году своей семейной жизни? — доверительно заговорил Вадим. — Дело не в характере мужа или жены, — пусть он или она будут идеальными, — тут в силу вступает другой могучий фактор — время. Самый хороший муж или замечательная жена со временем теряют свою цену… Разве мало случаев, когда жена уходит от хорошего мужа к подонку? Или наоборот? То, что ценят другие в знакомых, не имеет цены у людей, годами живущих вместе. Человек ко всему привыкает — и к хорошему, и к плохому. А когда приходит привычка, значит, прощай любовь!
— Вадик! Ты никак надумал оставить Иришку? — округлила свои карие глаза Вика. — Лучше ты вовек не найдешь жены! Она была самая женственная и покладистая на курсе!
— Плохо ты знаешь свою подругу! — усмехнулся Вадим. — А вообще, выходи замуж. Даже за Васю Попкова… Ты права: Ирина — золотая жена, это я — лопух.
— Давай-давай, теперь займись самоедством! — подзадорила Вика.
— Я тебе говорил, что человек ко всему привыкает, — продолжал он, задумчиво глядя на белый с синим катер, несущийся по Неве. — Помню, в войну я жил в глухом лесу, в сырой землянке, с потолка капало, ну когда партизанил, так веришь, был счастлив там! Сидел у костра, чистил автомат, слушал разные истории, а после удачной вылазки к немцам в тыл радовался, как ребенок…
— Ты и был тогда ребенком, — вставила Вика.
— Не надо, Вика. Мы, мальчишки, были взрослыми, — нахмурившись, возразил Вадим. — И воевали, как взрослые.
— Я забыла, у тебя же медаль… Или орден?
— Так вот сейчас я не могу представить себя снова в душной землянке, испытывать каждодневный риск, ждать нападения на лагерь карателей, давить у костра вшей… Все это мне сейчас кажется диким, нереальным, а тогда это была настоящая жизнь, другой я и не знал. Трагедией было для меня уйти из отряда. Кстати, когда мой родной дядя хотел нас с Пашкой — моим двоюродным братом — отправить на Большую землю, мы удрали на болота и проторчали там до ночи, пока самолет с ранеными не улетел.
— Ты начал про свою семейную жизнь, — напомнила Вика.
— То, что поначалу нам кажется настоящим и единственно правильным решением, со временем становится ошибочным. Ты ведь, заядлая феминистка, теперь тоже заговорила по-другому. В рабство захотелось… Время — вот что руководит нами и диктует свои железные законы, а кто не хочет с ними считаться, тот безжалостно выбрасывается за борт жизни. Скажи, можно в пятнадцать лет по-настоящему влюбиться? — И сам ответил: — Можно, но ненадолго. В двадцать лет ты уже становишься другим, и детская любовь кажется такой глупой, наивной…
— Это ты у Коли Ушкова научился философствовать?
— Сама жизнь делает нас философами, — усмехнулся Вадим. — Да и вся эта моя философия примитивная, вот Коля — тот углубился в такие научные дебри, что я уже с трудом понимаю его.
— Я тоже, — согласилась Вика. Достала из замшевой сумки небольшую книжку в мягком переплете, полистала и негромко прочла:
— Счастливые люди, кто любит поэзию, — усмехнулся Вадим. — У поэтов на все случаи жизни есть готовый ответ.
— А ты не любишь?
— Ахматова мне нравится, — сказал он. — Хотя предпочитаю поэтов-мужчин.
Над Невой пролетел большой серебристый самолет, слюдянисто блеснули иллюминаторы, могучий рокочущий гул на миг обрушился на них. Одна чайка взмыла ввысь и поплыла вслед за лайнером. Серый, с белой трубой буксир тащил за собой две огромные баржи, от них широким веером расходились небольшие, с пенистыми гребешками волны. Сидящие на воде чайки плавно закачались.
— Как ты считаешь, Вадим, человек бывает абсолютно доволен? — отпивая из высокого бокала с розовой окаемкой белое вино, спросила Вика.
— По-моему, всем довольны лишь дураки, — ответил он.
— Выходит, дуракам живется легче на белом свете?
— Не знаю, как ты, а я себя умным не считаю, — вздохнул он. Вино наконец ударило в голову, потянуло покаяться перед Викой, будто он был в чем-то виноват. — Написал пятьдесят страниц для своей новой книжки, ну думаю, мир удивлю, а потом перечел — и все в печку!
— Где же ты в Ленинграде печку нашел? — с улыбкой посмотрела она на него.
— Знаешь, тебе бы быть редактором! — покачал он головой. — Ну не в печку, а в мусорную корзину. На помойку!
— И помоек в Ленинграде нет, лишь мусоропроводы и баки во дворах, — поддразнила Вика.
— Бедный Гоголь! — усмехнулся Вадим. — Родись он в наше время, не нашел бы печки, чтобы вторую книгу «Мертвых душ» сжечь.
— Надо было рукопись Ирише показать, она бы дала тебе добрый совет…
— Ирише? — наморщил он лоб. Действительно, почему не показал первые главы жене? Ему как-то это и в голову не пришло. Да и Ирина никогда не проявляла особенного интереса к его работе, кстати, и свои рисунки редко показывала. А ведь поначалу с каждым пустяком обращались друг к другу… Время- время, что же оно с нами делает?..
— Держись, Вадим, за Иришу, — продолжала Вика, глядя ему в глаза. — По твоей теории беспощадное время все равно сотрет чувства и к другой. Не лучше ли сосуществовать с человеком, которого ты хорошо знаешь, чем начинать все сызнова? Финал один и тот же?
— Может, Вика, мне нужно было на тебе жениться?
— А что бы изменилось? — насмешливо сказала она. — Ты сейчас сидел бы здесь с Иришей и жаловался ей на меня, твою надоевшую жену.
— Ты умная…
— Мужчины как раз умных баб не любят, мой милый! С дурами-то легче.
— И красивая… — глядя на нее, говорил Вадим. — Умная и красивая — это довольно редкое сочетание!
— Встретилась бы тебе нынче другая — ты и ей после бутылки пел бы то же самое.
— При чем тут другая? — Он стал искать глазами официанта, но Вика сказала:
— Довольно, Вадим, не хватало, чтобы я тебя, пьяного, тащила по улице домой.
