Как ловит на лугу лошадникОтбившегося жеребца.Кто приезжает? кто отбудет?Но мальчик вышел на крыльцо.Об ужине он позабудет,А теплый ветер долго будетЛаскать открытое лицо.
Он жив! у всех душа нетленна,Но он особенно живет!Благоговейно и блаженноВкушаем вечной жизни мед.Пленительны и полнозвучны,Текут родимые слова…Как наши выдумки докучны,И новизна как не нова!Но в совершенства хладный каменьЕго черты нельзя замкнуть:Бежит, горя, летучий пламень,Взволнованно вздымая грудь.Он — жрец, и он веселый малый,Пророк и страстный человек,Но в смене чувства небывалойК одной черте направлен бег.Москва и лик Петра победный,Деревня, Моцарт и Жуан,И мрачный Герман, Всадник МедныйИ наше солнце, наш туман!Романтик, классик, старый, новый?Он — Пушкин, и бессмертен он!К чему же школьные оковыТому, кто сам себе закон?Из стран, откуда нет возврата,Через года он бросил мост,И если в нем признаем брата,Он не обидится: он — простИ он живой. Живая шуткаЖивит арапские уста,И смех, и звон, и прибауткаВлекут в бывалые места.Так полон голос милой жизни,Такою прелестью живим,Что слышим мы в печальной тризнеДыханье светлых именин.
Я не брошу метафоре:«Ты — выдумка дикаря-патагонца», —Когда на памяти, в придворном шлафореПо Веймару разгуливало солнце.Лучи свои спрятало в лысинуИ негромко назвалось Geheimrath'ом[90],Но ведь из сердца не выкинуть,Что он был лучезарным и великим братом.Кому же и быть тайным советником,Как не старому Вольфгангу Гете?Спрятавшись за орешником,На него почтительно указывают дети.Конечно, слабость: старческий розариум,Под семидесятилетним плащом Лизетта,Но все настоящее в немецкой жизни —лишь комментариум,Может быть, к одной только строке поэта.
