произошло в его известной книге об агрессии. Когда-то — в 1939 г. — он сравнил разрушительное влияние одомашнивания животных и жизни людей в больших городах. В 1963 г. он рассуждал о политической деятельности как об искаженных проявлениях агрессивного инстинкта. «Агрессия… это такой же инстинкт, как и все остальные, и в естественных условиях так же, как и они, служит сохранению жизни и вида. У человека, который собственным трудом слишком быстро изменил условия своей жизни, агрессивный инстинкт часто приводит к губительным последствиям». Далее он утверждал, что научное познание этого инстинкта позволит нам спасти человеческое будущее: «этология знает теперь так много о естественной истории агрессии, что уже позволительно говорить о причинах некоторых нарушений этого инстинкта у человека» [13, с. 6]. За книгой Лоренца последовал ряд исследований таких ученых, как Роберт Ардри (Robert Ardrey, 1908–1980), Десмонд Моррис (Desmond Morris, род. в 1928 г.), а также более осмотрительных антропологов Робина Фокса (Robin Fox, род. в 1934 г.) и Лайонела Тайгера (Lionel Tiger, род. в 1937 г.); «говорящие» имена и фамилии последних совпадают с названиями животных — малиновка, лиса, лев и тигр. Они объясняли агрессивность, территориальное поведение и выражение эмоций у человека унаследованными им от животных особенностями. Эти работы привлекли широкое внимание — несмотря на весьма критический настрой социологов, делавших акцент на социальных и политических детерминантах человеческой деятельности и опыта, или, возможно, благодаря нему. Казалось, это было глубинным желанием общества — найти основание человеческой деятельности вне политики, то основание, которое на обыденном языке называлось подлинной природой человека. Наука претендовала на то, чтобы продемонстрировать, что есть «подлинное», с помощью объективного биологического наблюдения. Новые антропологи, приверженцы биологического подхода, обвиняли своих критиков в рефлекторном повторении левых политических лозунгов и бездумном отрицании биологических факторов. Критики, в свою очередь, упрекали этих антропологов в оправдании политического неравенства и социальной несправедливости принципами биологического детерминизма. Здесь существовали очевидные параллели со спорами о наследственности и IQ (коэффициенте интеллекта), которые велись в тот же период.
Именно в такой обстановке появилась книга Эдварда Вильсона (Edward О. Wilson, род. в 1929 г.) «Социобиология: новый синтез» (Sociobiology: The New Synthesis, 1975). За ней последовало предназначенное широкой аудитории полемическое издание «О природе человека» (On Human Nature, 1978). Вильсон был видным зоологом из Гарварда, авторитетом в области социальной жизни муравьев. Однако своим огромным трудом по социобиологии он претендовал на то, чтобы заложить фундамент для новой науки — «систематического изучения биологической основы любых форм социального поведения у всех видов организмов, включая человека». Его амбиции ошеломляли: он стремился переделать основы этики, гуманитарных наук и социологии, равно как и биологии человека, — все это на основе «истинно эволюционного объяснения человеческого поведения». Выбор им термина «социобиология» был неслучаен: это слово ясно указывало на то, что социальные отношения можно понимать биологически, как базовые стратегии выживания животного по имени «человек». С точки зрения Вильсона, самой лучшей стратегией и является использование биологических знаний. «Наука скоро сможет исследовать сам источник и смысл человеческих ценностей, из которого проистекают все этические утверждения и большинство политических практик» [168, с. X, 5, 96].
Вильсон подробно описал способы, которыми человеческое поведение, как он утверждал, может быть объяснено и до определенной степени предсказано на основе теории естественного отбора. Он выделил четыре вида поведения — агрессию, секс, альтруизм и религию, назвал их «элементарными» и предположил, что биолог может анализировать каждый из них как часть наследственных стратегий выживания общественного животного. Так, социобиологи объясняли табу на инцест как часть определенной стратегии — избежать вредоносного влияния инбридинга (меж- родственного скрещивания), а выбор женщинами в качестве брачных партнеров мужчин с большим или, по крайней мере, равным благосостоянием и статусом — как способ максимизировать репродуктивные способности сообществ охотников-собирателей. Опорной точкой этих рассуждений было признание того, что допустимо сравнивать ныне живущие общества охотников-собира- телей с ранними эволюционными ступенями в развитии человечества, с чем соглашался Вильсон.
Как многие натуралисты и социологи XIX в. до него, Вильсон считал, что понимание эволюционной природы, перефразированное на современном языке в знание о генетических стратегиях, служит основой как психологии и социальных наук, так и решений о том, что следует делать для блага общества. «Гены держат культуру на поводке. Хотя поводок очень длинный, действие ценностей неизбежно будет ограничено их влиянием на человеческий генофонд… Человеческое поведение, как и глубочайшая способность эмоционального реагирования, которая его мотивирует и им управляет, — это тот окольный путь, с помощью которого человеческий генетический материал сохранялся и будет сохраниться невредимым. Невозможно доказать, что мораль имеет какое-то другое назначение» [168, с. 167]. Вильсон и его сторонники стремились раскрыть генетические стратегии как конечное основание природы человека. Это побуждало их считать изучение эволюционных функций морали и культуры вообще единственным научным подходом к морали и культуре.
Для многих критиков социобиологии такого рода утверждения были явным дисциплинарным империализмом, грубо сводящим человеческое существование к одному «основному» биологическому аспекту. Поскольку Вильсон и другие социобиологи писали для широкого круга читателей и явно подразумевали, что их наука имеет значение для политики, дискуссия была напряженной. Критики связывали распространение социобиологии с негативной реакцией на леволиберальную политику 1960-х гг. с ее пропагандой свободного образа жизни, а также с активизацией в США «новых правых», которые полагали, что для людей естественен неограниченный индивидуализм. Среди самых горячих оппонентов Вильсона были феминистки, поскольку ссылка на природу столь характерна для традиционных взглядов на межполовые различия. Консервативные авторы, напротив, были рады найти в социобиологии подтверждение своей вере в естественный характер гетеросексуальности, семьи, собственности, гордости человека при получении материального вознаграждения или его идентификации с местным сообществом или нацией. В политическом климате конца XX в. попытка вывести человеческие ценности из биологической, эволюционной природы стала выглядеть привлекательно. Однако либералы и те, кто придерживается левых взглядов, считают, что такой взгляд отрицает историческое и социальное происхождение содержания и разнообразия человеческих ценностей, видов деятельности и институтов.
Труды Вильсона вызвали разные отклики у самих биологов, и хотя социобиология и биополитика приобрели статус специальных областей знания, немногие ученые пожелали заниматься такой общетеоретической работой, сосредоточившись вместо этого на детальных исследованиях поведения животных, популяционной динамики и естественного отбора. В начале 1990-х гг. у этих работ появилось объединяющее ядро в виде большой статьи Джона Туби (John Tooby) и Лены Космидес (Lena Cosmides, род. в 1957 г.) «Психологические основы культуры» (The psychological foundations of culture, 1992). В ней приведены доводы в пользу эволюционной психологии — этой, по мнению авторов, упорядоченной попытки объяснить человеческие способности, «архитектуру человеческого ума» как «результат работы естественного отбора — селекции людей по их генотипу в эпоху плейстоцена, на ранней стадии человеческой эволюции». «Эволюционные психологи надеются найти функциональную связь между проблемами адаптации и структурой механизмов [психики], которые появляются для их решения» [43, с. 7]. Мы можем понять, как работает психика через понимание того, какие проблемы адаптации она была призвана решать в прежние времена, когда только появилась. Программа эволюционной психологии способствовала развертыванию большого количества исследований, ведущихся и в наше время.
Наиболее тесной связь между зоопсихологией и взглядами на природу человека оказалась в приматологии, т. е. в исследованиях обезьян и высших человекообразных. Интерес к приматам как «зеркалу» природы человека зародился задолго до XVIII в. Он продолжился в дебатах о дарвинизме (сам Дарвин был внимательным посетителем лондонского зоопарка), а позже проявился снова — например, в экспериментах с шимпанзе, которые проводил Кёлер на острове Тенерифе, в лабораторных исследованиях Йер- кса и в экспериментах по скрещиванию приматов и человека. Подобно тому, как обстояло дело с этологией и сравнительной психологией, исследования в этой области также различались в зависимости от того, отдавали ли ученые приоритет полевой работе или лабораторным экспериментам.
Деятельность Роберта Йеркса (Robert M.Yerkes, 1876–1956) в Йельской лаборатории биологии приматов (основанной в 1930 г. во Флориде как Лаборатория сравнительных исследований) способствовала
