Реальное знание о других людях — их «внутренней сущности» — мы получаем через «встречу», которая в описании Бойтендайка включает «бескорыстное и беспристрастное, но все же лично заинтересованное участие друг в друге» [цит. по: 62, с. 69]. Вот пример, помогающий уяснить, что, по его мнению, важно для понимания другого. Обращаясь к модному американизму «ОК!», он писал: «мода — это не привычка, а значимое поведение, выражение ценностных проектов человеческого бытия как бытия-в-ми- ре… Мы можем только гадать о том влиянии, какое модное выражение “ОК” окажет на европейское общество» [52, с. 353]. С помощью феноменологического метода он пытался дать описание тому живому опыту, который вытесняется выражениями вроде «ОК!». Бойтендайк мечтал о «восстановлении великой немецкой традиции антропологических размышлений, которая все еще обнаруживается в преклонении перед человеческим во всех его проявлениях и безусловной любви ко всему, что отражает лицо человека» [цит. по: 151, с. 285]. Следуя своим ценностям, он создал широкий набор детализированных описаний человеческих движений и боли, отмечая, к примеру, особое значение произвольного действия или разницу между собственным прикосновением к другому и тем, когда прикасаются к тебе. Тот смысл, который он вкладывал в слово «встреча», показывал, что даже базовые процессы восприятия он считал частью отношения или установки. Под влиянием Бойтендайка датские психологи начали уделять внимание таким повседневным психологическим событиям, как рукопожатие или вождение машины. Их описание повседневных ситуаций с точки зрения их значения, структурированного личностными ценностями, привело в 1950-е гг. к созданию психологии, очень отличающейся от той, что господствовала в англоговорящем мире. При этом Бойтендайк и другие считали феноменологическую психологию объективной, поскольку она исходит из объективной данности ценностей в человеческом существовании. Более того, психологи из Утрехта считали свою психологию более объективной, чем любую другую, основанную на естественных науках и отрицающую духовную природу человека. Однако в конце 1950-х гг. в Нидерландах это видение объективной психологии отступило на задний план.
Феноменология привлекала интеллектуалов, стремившихся объединить поиск знаний с поиском ценностей. Именно с ее помощью современная психология и экзистенциализм достигли Испании. До того, как в 1938 г. там установился режим Франко, философ «жизненного разума» Хосе Ортега-и-Гассет (Jose Ortega у Gasset, 1883–1965) посвящал себя тому, чтобы открыть для своих современников широкую европейскую и особенно немецкую культуру. Группа, сформировавшаяся вокруг Ортеги, — так называемая Мадридская школа — связывала себя с Гуссерлем, но, в отличие от него, характеризовала бытие не через радикальную редукцию сознания к его базовым сущностям, а в терминах жизненных актов. Этот психологический анализ условий человеческого существования, хотя и был нечетким и идеалистическим, ставил на ключевую позицию индивидуальное осознание действия, несущего в себе ценность.
Во Франции влияние феноменологии было значительным, хотя и не коснулось непосредственно тех, кто был психологом по образованию и роду занятий. В конце 1930-х гг. Морис Мерло-Понти (Maurice Merleau-Ponty, 1908–1961) и Сартр писали об эмоциях и воображении скорее с абстрактной, чем с экспериментальнопсихологической точки зрения, характеризуя универсальные свойства осознания человеком условий своего существования. Это направление было близко к художественной литературе, о чем говорит и деятельность Сартра как писателя. Работа Мерло-Понти была более строгой и формальной, и он обстоятельно реагировал на текущие психологические исследования восприятия и поведения. Его интересовали не личностные особенности, а безличная универсальная структура сознания: «в той мере, в какой нечто имеет смысл для меня, я не есть ни здесь и ни там, ни Пьер, ни Поль, я ничем не отличаюсь от какого-то “другого” сознания» [16, с. 10]. Подобные доводы повлияли на становление в 1950-х гг. французского структурализма, который также был способом описания предположительно универсальных формальных свойств разума, мышления и языка. Несмотря на свой объем, труды Сартра и Мерло-Понти не получили продолжения и отдельная школа феноменологической психологии здесь не сложилась.
Благодаря работам таких психологов, как Роберт Маклеод (Robert В.MacLeod, 1907–1972), феноменологическая психология стала известной в США, но почти не оказала там влияния на основные направления исследований (исключение составляет гуманистическая психология, которая будет обсуждаться в главе 9). В Советском Союзе она была совершенно неприемлемой. Британские, американские и советские ученые делали все для создания такой психологии, которая распространяла бы естественно-научное мировоззрение на сферу человеческого — с помощью факторного анализа, исследований научения у животных или работ по обусловливанию. Западная Европа, особенно после 1945 г., следовала их примеру. Исследования по парапсихологии не меняли общей картины, а лишь предлагали новые феномены для изучения в рамках научного мировоззрения. Напротив, гештальтисты и, в еще большей степени, феноменологические психологи утверждали, что наше осознанное восприятие демонстрирует ложность допущений, на которых были основаны механистическая философия XIX в. и следовавшая ей психология XX в. Феноменологи доказывали, что способность различать качества и ценности изначально присуща нашему сознанию, и, следовательно, необходимо перестроить научную психологию таким образом, чтобы идти от качеств сознания. Хотя в феноменологии не было интеллектуального единства, в ней была некая общая ориентация, выражавшаяся особенно в критике того естественно-научного подхода к психологии, приверженцами которого были бихевиористы и последователи Павлова. Феноменологи начинали, так сказать, с противоположной от естественной науки стороны — с целей и ценностей осознанного бытия, а не с измерения отношений между физическими стимулами и реакциями.
Американская и европейская психология в этой главе рассмотрены вместе, чтобы показать разные попытки создания научной психологии на фоне споров о том, что такое наука вообще. В англоязычном мире многие из обсуждавшихся здесь европейских работ либо были неизвестны, либо игнорировались. А там, где о них знали, знали лишь частично, как в случае с работами гештальт- психологов по восприятию и осведомленностью о них в США. Озабоченность американских психологов научностью, определяемой как применение строгих объективных методов в наблюдении за физическими переменными, привела к тому, что большинство континентально-европейских работ даже не рассматривались как научные. Что касается советских психологов, большинство из которых в описываемый период считались последователями Павлова, то они из-за политической изоляции мало что знали об альтернативных подходах на Западе. Но такая изоляция была социальным феноменом, результатом развития психологии в исторически разных контекстах. Хотя психологи определяли границы того, что является наукой, а что нет, эти границы были разными, они были созданы людьми и при смене ситуации могли быть оспорены. Поиски объективности привели к бурному развитию психологии как естественной науки, будь то павловская физиология или гипотетико-дедуктивная схема Халла. Однако такое представление о науке в целом было подвергнуто критике в процессе возрождения философии и человеческих ценностей. Последователей Павлова, бихевиористов и феноменологов объединяла конечная цель — получить знание, необходимое для процветания человечества в будущем. Но шли они к этой цели принципиально разными путями.
Глава 7 Бессознательное: разум и безумие
В течение веков наивное самолюбие человечества вынуждено было претерпеть от науки два великих оскорбления. Первое, когда оно узнало, что наша Земля не центр Вселенной, а крошечная частичка мировой системы, величину которой едва можно себе представить… Затем второе, когда биологическое исследование уничтожило привилегию сотворения человека, указав ему на происхождение из животного мира и неискоренимость его животной природы… Но третий, самый чувствительный удар по человеческой мании величия было суждено нанести современному психоаналитическому исследованию, которое указало Я, что оно не является даже хозяином в своем доме, а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно.
