— Где Хомок?
— Хомок убит, господин лейтенант.
— И Хусар тоже? — простонал я.
— Да, господин лейтенант, мы попали под заградительный огонь итальянцев. Неприятельская рота сдалась.
Я не лишился сознания, только временами впадаю в легкое забытье.
На перевязочном пункте я уже не чувствовал боли и впал в тупое безразличие. Долго возились со мной, пока удалось остановить кровотечение из носа — последствие контузии. Потом был несколько дней без сознания. Только помню, как перевозили на санитарном автомобиле, — блеснуло море, и я закричал, как будто мне в сердце нож всадили. Потом операционная, палаты, длинные ряды коек, раненые, выздоравливающие. Здесь я пришел в себя и ясно все вспомнил. Вспомнил, что застрелил капитана Лантоша, застрелил, как собаку, и, если нужно, готов за это ответить. Все время я прислушивался и ждал, когда за мной придут. И за мной действительно пришли. Перевели в отдельную палату, назначили ко мне сестру. „Ну, ясно — это тюрьма“. Значит, все узнали. Хусару не удалось скрыть следы.
Но все пошло иначе, чем я думал. Мне шепнули, что меня посетит очень высокое лицо. Потом открылась настежь дверь, тихо зазвенели шпоры, стали входить люди, много людей. Главный врач стоял у моего изголовья, люди со шпорами образовали шеренги, и среди них ко мне приближались двое.
— Рана господина лейтенанта заживает, ваше королевское высочество, но контузия еще в полном разгаре. Его необходимо будет поместить в лечебницу для нервнобольных.
Чувствую запах духов, слышу знакомый голос, чья-то мягкая ладонь гладит мой лоб.
— Для лечения господина лейтенанта нужно использовать все возможности медицины. Лейтенант Матраи является одним из выдающихся героев нашего фронта. Он тройной герой Монте-дей-Сэй-Бузи.
— Все возможное было сделано, ваше королевское высочество.
— Он спас жизнь его высочества, — произнес женский голос, и мягкая ладонь снова скользнула по моему лбу.
Я слышу голоса, чувствую прикосновение рук, запах духов, но не открываю глаз. Врач нервничает, нагибается ко мне, щупает пульс. Мое сердце бьется, как будто готово разорваться.
А потом происходит невероятно глупая и грубая церемония. На спинку стула надевают мой лейтенантский китель и прикрепляют к нему два знака отличия. Один из них получает спаситель эрцгерцога, а другой — двойной герой Монте-Клары. Эрцгерцог произносит краткую речь. Из нее я узнаю, что после взрыва Монте-Клара осталась в наших руках, что освобожденный нами егерский батальон, отбросив итальянцев и захватив много пленных, занял высоту, пока в тылу не развернулись спешившие на помощь резервные части. Из героического десятого батальона осталось в живых только несколько человек. Игра продолжается.
А я лежу в постели со сломанной ключицей и разбитым на тысячи частей сердцем. Рядом с моей койкой на спинке стула висит китель с двумя новыми знаками отличия. Я — убийца восьмисот человек, неудачный спаситель Монте-Клары. Меня хватило только на то, чтобы предупредить посещение эрцгерцога. „Герой, герой!“ — насмешливо звучит в мозгу, а в сердце громко отдается: „Убийца!“ Я не открыл глаз, но из-под ресниц выступили предательские слезы. Главный врач посоветовал эрцгерцогу оставить палату, так как нервы господина лейтенанта еще слишком слабы и на него вредно действует такая торжественная обстановка.
— Бедный, как он растроган, — говорит женский голос. — Посмотрите, он плачет.
А мне хотелось вскочить, кричать, и бить, и ломать все вокруг, но не было сил шевельнуться.
Я получил по заслугам, Элла. Я стал героем в тот момент, когда почувствовал, что я больше не воин, — нет, тысячу раз нет! И если в моем сердце осталось что-нибудь, так это была ненависть к войне, к потерявшей смысл армии, интригующим штабам, глупым, самонадеянным генералам, упоенному своим величием эрцгерцогу, — ко всему тому, что превратило меня в жалкого героя.
Мной овладело полное бессилие. Я не мог связать ни одной мысли. Сон покинул меня. Открытыми бессмысленными глазами следил я за тем, как рождается свет и потом поглощается тьмой, как чередуются дни и ночи. Я был уверен, что всему конец, но вокруг меня ходили люди, ухаживали за мной: ведь герой должен выздороветь, — так приказал эрцгерцог.
Я не хотел и не мог об этом думать. И если бы вы, Элла, не пришли, может быть, и не осмыслил бы всего этого.
Я тогда думал: вот поправлюсь и, когда ноги будут меня носить, глаза будут видеть, убегу, убегу, как Чордаш, Ремете и Эгри. Буду бежать, пока духу хватит. Наивная, сумасшедшая мысль! Это не выход!»
Я замолчал. В комнате было тихо. Элла сидела на кресле с низко опущенной головой. С ее лица давно сошли свежие краски. Ее профиль сейчас напоминал Арнольда.
— Ну что же теперь будет? — спросила Элла и встала.
— А теперь я поеду отдыхать в Татры. Если хотите, это тоже бегство, на два-три месяца.
— Правильно, Тибор.
Она отвернулась, и плечи ее задрожали. Долго сдерживаемые слезы полились по щекам. Она плакала тихо, беззвучно. У меня не было слез. На столе лежал зеленый бювар Арнольда. Я открыл его. Поверх рукописей лежали фотографии, снимки Шпица на пикнике. Арнольд и Чутора, потом я с Арнольдом. Он смотрит в сторону, стекла его пенсне блестят на солнце. Я захлопнул бювар и на цыпочках вышел в соседнюю комнату.
На следующий день Элла заявила доктору Керну, что я хочу ехать в Тироль. Керн очень доволен. Он зашел ко мне, и мы втроем подробно обсудили план будущего путешествия. Элла предложила район Бозена.
— Никаких санаториев, господин Керн. Село, горы, туризм — и через два месяца господин лейтенант будет прежним.
— В особенности, если вы нам поможете в этом.
— Если разрешите, я останусь с Тибором до полного его выздоровления, — сказала Элла.
Спустя два дня мы уже сидели в поезде. Через Трентино и Лавиш едем в Бозен.
Война продолжается. Везде воинские эшелоны, транспорты, живой и мертвый инвентарь войны. Тирольское наступление кронпринца Карла давно остановилось. Первые успехи у Ровередо неожиданно перечеркнуло мощное наступление русских на Волыни. Русские разбили нашу армию, забрали полмиллиона пленных, однако их феноменальная победа закончилась почти безрезультатно: они настолько истощили свои силы, что не посмели наступать дальше, хотя перед ними зияло пустое пространство. Тирольские части пришлось перебросить на волынский фронт. Верден сковывает немцев. Потом тронулись румыны. Видя неразвернутую победу русских, румыны решили, что конец войне и можно поживиться. Теперь наши уже глубоко в Румынии. Еще один фронт, еще лишний миллион людей. Война идет безостановочно.
На станции Лавиш рядом с нами стоял воинский эшелон. Увидев в окне Эллу, солдаты начали петь:
Элла опустила занавеску и отошла от окна. Среди солдат мало молодых лиц, все почти старики. Сероголовые, плохо выбритые, они забавлялись грубыми солдатскими шутками. Когда эшелон тронулся, из
