горло спеть… погребальную песню?
Подальше отсюда, от странных желаний, почти неодолимых, от толпы, попавшей под чары высшего сирина.
Стоп. Сирина…
Это, похоже, погребальная песнь.
Задевая боком шершавую железную стену, отползла на подгибающихся ногах еще дальше. От накрытой саваном печали толпы, мрачного неслышного голоса, многократно отражающегося от воды и уносящегося куда-то вниз по течению.
Русал стоял на самом краю причала, ветерок трепал короткие волосы, безжалостное солнце жадно вгрызалось в кожу. Прищурившись, мужчина неслышно шевелил губами. Потом замолк, резко развернулся, посмотрел на помощника следователя, того, который прятался под иллюзией. Прошептал:
– Сегодня вечером жду от вас отчет. И конклав тоже… где обычно.
Тот послушно кивнул, и нырнул под ленту, огораживающую часть причала. Валентин Иванович, обтерев потный лоб платком, медленно двинулся вдоль неровной, обитой ржавой железной лентой кромки. Бросил на меня мимолетный взгляд. Забившись в удачно падающую тень от высокой тумбы, лихорадочно припоминала, одела ли кольцо иллюзии. Уж очень необычной расцветки у меня шкура.
Сирин прошел мимо, направляясь к ступеням, ведущим наверх, унося с собой горьковатый шлейф, сдернутый с введенной в транс толпы. Окончательно муть с сознания сошла, когда затарахтел, чихая и кашляя, мотор ПАЗика, в который были погружены тела. Ну… пора и мне. Только в обратную сторону.
И я, осторожно, вдоль стеночки обогнув огороженную часть причала, потрусила домой. На конклав лучше являться в первой ипостаси.
Я почти наслаждалась прогулкой. Какое-никакое занятие появилось!
Проскользнула по ступеням, спускающимся к воде, миновала слепяще-белый пыхтящий дымом круизный пароход, пришвартованный у самых последних причалов, и аккуратно, старательно пропуская через себя реальность, направилась вдоль берега. Недостроенные бетонные блоки прожаривало солнце, из колодцев пованивало подтухшей водой, а осыпающиеся, выщербленные стены, поросшие сухой травкой, почему-то пахли ржавым железом и пеплом. Обычным, костровым.
И песчаный язык, разрезающий берег, и плотная плиточная кладка у мемориала морякам, намертво вклепанного в бетон то ли тральщика, то ли военного катера, и галька грязноватого пляжика у Панорамы, и крутые склоны, поросшие горькой полынью и остистыми метелками трав, окутывали меня этим запахом.
Железо и пепел… Так, наверное, пахнет старая война. Волгоград, Сталинград… Земля помнит, даже если люди забыли.
Добравшись до моста, задумчиво уселась у одной из опор. Склон резко обрывался, крутой горкой скатываясь к асфальтовой дороге. По ней, неловко дергаясь из стороны в сторону, кружила какая-то машина. Тишина, только саранча стрекочет и над головой подрагивает полотно моста, когда по нему с шелестом проносятся автомобили.
Потянувшись, я изменилась. Выпрямившись, посмотрела на исчерченные белым узором руки и тоскливо вздохнула. Когда я стану замечать очевидное, то, что происходит со мной? Вчера я сняла колечко с иллюзией, и все это время щеголяла в потрясающе экзотичном виде. О-хо-хонюшки.
И чего мне не хватает? Кого, если точнее. Павла. Я постоянно пытаюсь дотянуться до него по тонкой нити, оставшейся в сознании только слабым отголоском. Машинально. Спросить совета чаще всего, иногда – прикоснуться к прохладной коже…
Сорвав горсть травы, поднесла к носу, глубоко вдохнула. Горькая полынь и сладкая медуница вымели из головы зарождавшееся мрачное настроение. Клацнув зубами, прикусила саранчу, выпрыгнувшую из пучка прямо в лицо. Выплюнула дергающиеся ножки и разжевала жестковатый панцирь.
Ну надо же! Я вытащила из чернущей депрессии Пьющего кровь и едва не провалилась в такую же сама.
Значит… будем считать эту авантюру с расследованием лекарством от плохого настроения. А про то, что любопытство губит не только кошек, но и волков, забудем пока.
Сплюнув, вскочила и в три движения забралась на опору моста. Там, в щели между настилом и узкой дорожкой для обслуживающего персонала лежал пакет. Прихватив хрустящий сверток, спрыгнула вниз. Кувырнулась, едва не скатившись по крутому склону. И вытряхнула из пакета кепку и интересное одеяние. Обожаю его. Особенно здесь и сейчас, на этом солнцепеке. Это длинное, темно-серое платье наподобие монашеской рясы, но из легкого шелка. Рукава прикрывают запястья, а подол полощется по земле, квадратный вырез под горло и белая вышивка по плечам. У меня таких пять штук. Про запас. Едва до меня дошли погодные особенности сего города и окрестностей, я отоварилась подходящей одеждой в ближайшем торговом центре. Щеголять по жаре в полном мотоциклетном доспехе не считаю разумным.
Разгладив ткань на плечах и бедрах, неспешно направилась к Центральному парку, соблюдая, так сказать, минимальные требования маскарада. Длинный подол путался в траве, распугивая цикад, тень от козырька скрывала цвет и разрез глаз. Еще я старательно не улыбалась. Так что попавшаяся мне навстречу девица в мини, похожем на пояс, и с огромной цветастой сумкой не заметила ничего особенного. Я с наслаждением втянула ее аромат. Чистый, однозначный, яростный… слегка мускусный. Она просто истекала ожиданием встречи. С любовником…
Ах, я тоже… хочу… Тьфу! Передернувшись, тенью проскользнула по асфальтовым задворкам торгового центра, между жалобно шелестящих деревьев и исписанных граффити заборов. В общем-то, можно было и не прятаться, полуденное безлюдье позволяло незаметно пробраться к месту дислокации. Осторожничать пришлось только у самого дома, прокрасться по стеночке, да нырнуть в окно.
С соседями мне никогда не везло. И в это раз за кирпичной стеной жила пожилая пара. Люди пенсионного возраста очень любопытны, когда им делать нечего. А эти двое еще и собак не любили, усиленно гоняя приваживаемую сентиментальной мамашей-одиночкой со второго этажа. У нее где-то в родне Охотящиеся в ночи затесались. Поколений шесть назад, но флер сохранился, позволяя находить и ей, и ее сынишке взаимопонимание с бродячими стаями. Кстати, мелкий тот еще волчонок. Оболтус семи лет, лезущий во все щели, готовый даже из любопытства в бетономешалку забраться. Именно «в». Я его оттуда вытащила, конечно же, и нашипела злобно, встряхивая лыбящегося нахала за шиворот и едва не срываясь на рычание. И матери вручила с напутствием нецензурным.
В общем, как-то я встряла в их вялотекущие разборки, когда пожилая седовласая фурия в пестром халате с маками по подолу, чистокровный человек, да… расстреливала из духовой винтовки пару мелких рыжих шавок. Собственно, в тот момент я вышла из-за угла дома, и одна пулька, отрикошетив от кирпича, едва мне глаз не выбила. Подавшись назад, увернулась, потом в три прыжка домчалась до этой чокнутой, вырвала винтовку и переломила о колено. Ну, понятно, не в прямом смысле, но приклад и затвор все же покорежила.
С ней и ее мужем-подкаблучником у меня вооруженный нейтралитет.
Все прочие просто не заслуживают внимания. Раздражающе жизнерадостная парочка студентов, молодая семья, от кроватных экзерсисов которой с потолка сыпется штукатурка, степенная семейная пара во главе с папой-полковником и тремя детьми, ходящими просто-таки по струнке…
Скучные, обычные, раздражающие.
И с ними отношения складываются по правилам общежития – они меня не трогают, я их не убиваю.
Самое приятное в этой ситуации то, что они меня не боялись. Не было в них инстинктивного, глубинного неприятия моей нечеловеческой сущности.
Сложные, переплетающиеся нити запахов окутывали дом. Как тонкая сеть протоптанных цветных дорожек. Старые следы бывшей хозяйки, мага-полукровки из огненных, соседки, захаживающей временами. Вот новые… опять эта старуха под окнами крутилась, да только бестолку. Ничего она не найдет. Забавная такая, все вынюхивает. А вот фигушки ей, а не сплетни!
Крутился во дворе и под дверью волчонок со второго этажа, бегали мимо спешащие на пляж девицы, и приглушали собачьи метки тянущиеся от дороги бензиновые ароматы.
Объемный мир ароматных сетей пульсировал в ритме бьющейся между берегов реки. Новые и новые потоки влажного дыхания, плывущие с северных верховий, накладывались на старые, рисуя сложную мозаику жизни речного города, стоящего на месте и вместе с тем постоянно движущегося. то, что было, то,
