ночь. Ну, я и искупался тайком с пристани.
— Вот сумасшедший! Ты нисколько не изменился! А Маринку не узнать. Молчаливая, смеется редко.
Понятно — приглашение к разговору по душам. Но не хотелось принимать это приглашение.
— Марина сказала — созвонимся с утра. Она за то, чтобы не очень рано выбираться. Кажется, в этом она не очень изменилась с тех пор, как могла проспать первый урок во вторую смену.
— Слушай! Что мне пришло в голову... Ты не можешь, никак не можешь задержаться дольше, чем на два дня? Ну что такое два дня? Она же очень одинока. С теткой у нее тот самый худой мир, который, по- моему, ничуть не лучше доброй ссоры.
И Люда не изменилась. Она все так же не могла успокоиться, пока не настоит на своем,
— Это ни к чему, Людочка,— сказал он; пришлось все же вступить в объяснения.— Ни к чему. Я понял — ей это ни к чему, И мне, пожалуй, тоже. «На то она и первая любовь, чтоб вслед за ней скорей пришла вторая». Это один мой приятель написал. А кроме того, я действительно не могу задержаться. Меня ждут в Нафталане. В субботу мы уходим в горы.
— Ты уверен, что не ошибаешься?
— Если я в чем-нибудь уверен до конца, так в этом — Марина вся еще в своем прошлом.
— Может, ты и прав,— сказала Люда и больше ни о чем не спрашивала.— Ты ложись, Костенька. Уже третий час... Знаешь, где свет выключается?
— Помню, если там же.
— Да, там же.
Она ушла в спальню и прикрыла за собой дверь.
Костя разделся в темноте. Приятно было завернуться в прохладную простыню. Он лег на спину, вытянулся. Завтра в Мардакяны. С тех пор, как они ходили там на веслах, столько всего было! Разные люди оставляли след на его дороге и становились неразлучными спутниками, даже если он никогда больше не встречал их.
Он опять увидел Нафталан, каким запомнил его с того раза, когда работал там помощником бурильщика. Темная зелень фруктовых садов, виноградники на склонах песчаных холмов, несмолкаемый шум горной речки. А когда он уезжал оттуда, ему хотелось бесконечно долго стоять у кабины, в лицо — прохладный ветер, и чтобы дорога не кончалась...
1945—1972
