что они могут изменить внешний мир при помощи одной лишь работы мысли»{97} ,— писал Фрейд.
По-видимому, также поступают и неоархаичные киберхиппи «Киберии», которые, по мнению Рашкоффа, индивидуально и коллективно вовлечены в создание «спроектированных реальностей». Рашкофф по этому поводу пишет:
Мы можем подвести итог и сказать, что самый главный вклад шестидесятых в попкультуру — это идея о том, что мы можем произвольно выбирать нашу реальность. Миссия кибер контркультуры девяностых, вооруженной новыми технологиями, хорошо ориентирующейся в киберпространстве и достаточно смелой, чтобы исследовать неосвоенные области сознания, в том, чтобы перевыбрать реальность сознательно и целенаправленно{98}.
По словам Рашкоффа, хакеры-киберийцы видят в компьютере «совершенно новую реальность, которую они могут для себя открыть и даже изменить». В какой-то степени их погружение в цифровые медиа — мультяшный мир виртуальной реальности с низким разрешением — порождает «еще большие сомнения в существовании какой-либо объективной физической реальности».
Психоделический опыт («психофармакологическая виртуальная реальность») также ведет к тому, что киберийцы начинают верить в «способность придать новую форму переживанию реальности и тем самым, если наблюдатель и наблюдаемое суть одно и то же, самой реальности». Химики-подпольщики, создающие в подпольных лабораториях запрещенные «дизайнерские» вещества, «решают, какой бы им хотелось видеть реальность, а затем — в субмолекулярном шаманском поиске откровения — синтезируют препарат, изменяющий их восприятие реальности данным конкретным образом… Мир меняется, потому что его видят по-разному{99}.
Ссылаясь на основы теории хаоса и говоря о том, что порядок может рождаться из внешне случайных явлений, Рашкофф утверждает, что «каждая хаотическая система, похоже, следует некоему скрытому порядку». После чего он устремляется туда, куда боятся ступать даже ангелы (и теоретики хаоса):
Это означает, что наш мир куда более взаимозависим, чем мы раньше считали. То, что происходит в голове каждого из нас, отражается тем или иным образом на других уровнях реальности. Так что любое индивидуальное существование при помощи «обратной связи» и итерации может быть реконструировать реальность во всем ее объеме{100}.
Следуя этой логике, мы приходим к невероятной киберреальности, торжеству «всесилия мыслей». Рашкофф использует «гипотезу Геи» в качестве трамплина для своей идеи о том, что планета может стать мыслящей, когда пройдет через «галактическую временную волну истории» (чем бы это ни было). Сформулированная британским ученым Джеймсом Лавлоком в 1974 году, «гипотеза Геи», названная так по имени греческой богини Геи, считает Землю гомеостатической системой[38] . По Лавлоку, попытки мировой экосистемы сохранить свое равновесие могут привести ее в состояние, опасное для жизни человека, поскольку человечество начинает представлять все большую и большую угрозу жизни на этой планете. Одним из примеров этому может служить глобальное потепление. В нью- эйджевских кругах вариации на тему теории Лавлока используются для того, чтобы оправдать призывы к планетарному сознанию.
Вера Рашкоффа в то, что планета может обладать сознанием, берет свое начало у футуриста Джерома Клейтона Глена, который считал, что, когда на земле будет жить столько же людей, сколько имеется нейронов в человеческом мозге, человечество превратится в своего рода коллективный мозг и «разбудит» планету. Скрестив эту идею с нью-эйджевским маклюэнизмом, Рашкофф видит в телекоммуникации мира посредством цифровых коммуникационных сетей «финальную стадию развития Геи»{101}.
Каким именно образом оптоволоконная связь между людьми, число которых равно числу нейронов в человеческом мозге, может дать жизнь планетарному сознанию, Рашкофф оставляет домыслить читателю. Возможно, этот процесс имеет отношение к теории хаоса, которую Рашкофф часто использует в качестве опорного пункта для других, более эфемерных идей. Философ-постмодернист Мануэль де Ланда, представитель крайнего крыла теоретиков хаоса и вычислительной техники, считал, что то, что у теоретиков хаоса называется «сингулярностью», переходной точкой, «где из хаоса спонтанно рождается порядок», катализирует удивительным образом жизнеподобное поведение неживой материи: так называемые «химические часы», в которых миллиарды молекул колеблются синхронным образом, или колонии амеб, в которых клетки «кооперируются», чтобы образовать единый организм {102}.
Отталкиваясь от этих природных процессов, в которых «изначально несвязанные элементы» достигают критической точки и внезапно начинают «взаимодействовать друг с другом, чтобы образовать более высокоразвитый организм», Де Ланда делает предположение о том, что неконтролируемый рост децентрализированного, нелинейного Интернета может привести к появлению глобального искусственного разума{103}: «За определенным порогом связности мембрана, образуемая компьютерными сетями над поверхностью Земли, “начинает оживать”. Независимое программное обеспечение вскоре создаст еще более сложные вычислительные сообщества, в которых программы будут обмениваться друг с другом данными, торговаться и соревноваться за ресурсы, спонтанно порождать процессы и так далее»{104}. Раз «сингулярности» дали жизнь процессам самоорганизации в биосфере, почему бы им не сделать то же самое в компьютерных экосистемах интернета? — задается он вопросом. Цитируя специалистов по вычислительной технике М. Миллера и Эрика Дрекслера, Де Ланда приходит к следующему выводу: «Эти системы могут способствовать развитию умных программ, но в каком-то смысле и сами становятся разумными» {105}.
Несмотря на то, что рашкоффские киберийцы многое взяли у современной науки,— например, теорию хаоса или же гипотезу Геи — своим техно-трансцендентализмом они все же обязаны контркультуре шестидесятых и, в первую очередь, научному гуманизму, мифологизированному писателями-фантастами, типа Артура Кларка.
«Конец детства» Кларка, хотя и был опубликован еще в 1953 году, стал культовым романом для контркультуры шестидесятых, о чем свидетельствует «Электропрохладительный кислотный тест». Заметив роман Кларка среди «странных, пророческих книг с полки Кизи», Том Вулф связывает идеи Кизи и его Веселых Проказников о том, что они несутся к «этой жуткой пустоте
«Космическая одиссея 2001 года» (1968), сценарий к которому был написан Кларком и режиссером картины Стэнли Кубриком, поднимает тему постчеловеческого апофеоза. Будучи одновременно и психоделическим и техническим прозрением, фильм призывает совершить путешествие в центр разума вместе с реализацией космической мечты, которая заключалась в обещании Джона Кеннеди об освоении Америкой «нового фронтира», — космоса. Пройдя через галлюциногенный светящийся «звездный коридор» в своем «странствии за пределы бесконечности» в финале фильма, главный герой, космонавт, попадает туда, где его одиссея во внутреннем и внешнем мире заканчиваются. Он оказывается в царстве сверхчувственного, преодолевая все человеческое и превращаясь в богоподобного «Звездного ребенка».
«Конец детства» и, последовавшая за ним «Космическая одиссея», являются провозвестниками киберделического постгуманизма «Киберии», в которой «грибной» философ Теренс Маккена провозглашает готовность «эволюции вылупиться из куколки материи… и устремиться к более высоким измерениям, бросив прощальный взгляд на уже ненужный способ существования»{107} .
Если копнуть еще глубже, то истоки киберийской идеи скорости освобождения можно обнаружить в теологии двух мыслителей, чьи идеи пользовались популярностью в контркультуре шестидесятых —
