за службу.
Императорский дворец, особенно при первых женщинах-правительницах — Екатерине, Анне и Елизавете, — напоминал собой большую помещичью усадьбу, и нравы, принятые там, мало чем отличались от быта обычного дворянского поместья того времени. Только в роли слуг выступало «благородное российское шляхетство», и венценосные господа обращались с ним без лишних церемоний. При дворе жило множество «дураков», «дур» и шутов, среди которых встречаются князья Волконский, Голицын, граф Апраксин, княгиня Голицына. Они должны были потешать императрицу, драться друг с другом для смеха или напиваться допьяна, рассказывать на ночь сказки или чесать пятки госпоже. Анна Иоанновна, когда ей делалось скучно, открывала дверь в соседний покой, где сидели ее фрейлины, и запросто командовала «А ну, девки, пойте!» — и девицы из родовитых семейств послушно затягивали какую-нибудь песню и не смели умолкнуть до следующего распоряжения. А Елизавета могла запросто на придворном балу подойти к знатной даме, как это было, например, с Е. Лопухиной, и на глазах у всех закатить ей оплеуху только за то, что та посмела одеть слишком красивое платье и выглядеть более эффектно, чем сама императрица.
На первый взгляд, и в дворянской усадьбе все то же самое: крепостные чешут пятки барыне, поют хором, когда барину грустно. Такова Маланья Павловна из тургеневских «Старых портретов»: «До страсти любила Маланья Павловна всё сладкое — и особая старушка, которая только и занималась, что вареньем, а потому и прозывалась варенухой, раз по десяти на день подносила ей китайское блюдечко — то с розовыми листочками в сахаре, то с барбарисом в меду или с ананасным шербетом. Маланья Павловна боялась одиночества — страшные мысли тогда находят — и почти постоянно была окружена приживалками, которых убедительно просила: 'Говорите, мол, говорите, что так сидите — только места свои греете!' — и они трещали, как канарейки. Будучи набожной… она очень любила молиться; но так как, по ее словам, она хорошо читать молитвы не выучилась, то и держалась на то бедная вдова-дьяконица, которая уж так-то вкусно молилась! Не запнется ни вовек!.. Состояла при ней другая вдовушка, та должна была рассказывать ей на ночь сказки». Французский мемуарист так описывает досуг русской помещицы: «Дама, лежащая на диване или софе, часто бывает окружена толпой рабынь; одна из них ей рассказывает что-нибудь, другая чешет голову или пятки, а шут смешит ее…» И здесь же провинившимся или замешкавшимся в исполнении приказания щедро раздаются пощечины, тычки и удары «калиновым подожком», или
Но, конечно, даже отдаленно сравнивать положение придворных и дворовых помещичьих людей совершенно невозможно. Дело было в том, что царивший в стране дух невежественного грубого деспотизма абсолютно всех подданных, даже самых родовитых и богатых, делал немного рабами, но крепостные были рабами целиком и вполне, без всяких условностей или преувеличений.
Дворовые среди крепостных занимают особое место. Существование такого характерного явления, как помещичья «дворня», придало крепостному праву именно тот вид, какой оно имело в истории. Без дворни невозможно представить себе ни дворянского быта, ни самой эпохи.
Дворовые художники, ремесленники, шуты, учителя, архитекторы, официанты и повара, музыканты, артисты, вышивальщицы, дворецкие и, наконец, просто «девки» и «казачки» наполняли дворянские дома и сопровождали господ во всех передвижениях. Независимо от того, отправляется помещик в далекое путешествие или в гости в соседнее имение — он берет с собой немалую часть своей дворни. Многочисленность окружающих русского помещика рабов свидетельствует о его могуществе, вызывает уважение и подобострастие.
Каждый шаг господина и его близких сопровождают домашние слуги, обязанные предугадывать любую их прихоть, избавлять от необходимости самостоятельно выполнить самое ничтожное усилие или действие. Наташа Ростова, например, вызывает к себе в комнату дежурную горничную только для того, чтобы погасить на ночь свечу, хотя она горит непосредственно рядом с изголовьем, и молодой графине достаточно просто протянуть руку, чтобы достать до нее. Примечательно, что этот эпизод написан Толстым без всякого намерения обратить особое внимание читателя на него. Напротив, это совершенно обычная бытовая подробность, и тем одним еще более красноречиво характеризующая особый тип «господского» сознания и писателя, и его героини.
Обычай держать многолюдную дворню сохранялся до конца эпохи крепостного права, и это казалось естественной необходимостью. У знатных аристократов дворовых людей только в одном городском доме или усадьбе бывало по нескольку сотен. Вот неполный перечень дворни Шереметева из имения Кусково: садовники, архитектор, лекарь, управляющий матросами и гребцами (соответственно и сами матросы и гребцы потешного графского флота), художники, огромный штат музыкантов, артистов, актрис и танцовщиц домашнего театра, ловчие, псари, конюхи, лебединщик, швейцары, оружейники и прочие ремесленники с учениками и подмастерьями, геодезист, башмачники и сапожники, трубочисты, дворники и лесники, караульные, сторожа, мальчики для посылок, и даже двенадцать гусар с «гусарским командиром» (конечно — все крепостные люди), повара и их помощники, скороходы и еще множество других необходимых для комфортного графского быта лиц.
Бережливая великая княгиня Елена Павловна пожаловалась как-то графине Браницкой на большие расходы по содержанию своей дворни: «— А сколько у вашего высочества дворовых людей и лошадей? — спросила Браницкая. — Людей до ста человек, а лошадей до 80, — отвечала великая княгиня. — Как же вам иметь меньше, когда я имею дворовых людей до 300 и лошадей столько же. — На что вам такая толпа? — Потому, что я графиня и знатная помещица. Мне они в год не много раз понадобятся; но когда нужно — не занимать же у соседей».
Действительно, не только занимать, но вообще пользоваться услугами лиц, не принадлежавших лично владельцу, казалось едва ли не зазорным. И наоборот, максимально полная автономность хозяйства, напоминавшего натуральное хозяйство европейского Средневековья, свидетельствовала о достатке помещика, умении «благородно» жить и правильно распоряжаться своей собственностью. Высшим идеалом, к которому стремилось русское душевладельческое дворянство, была возможность объявить восхищенным гостям, неприужденно махнув рукой на окружающее великолепие: от слуг в роскошных ливреях до картин с фамильными портретами на стенах, от каретного колеса до поросенка на торжественно убранном столе — «здесь все свое»!
Число дворовых в 200, 300, 400 человек было обыкновенным для дома богатого вельможи, но иногда эта цифра могла возрастать вдвое. Так, в вотчине генерала Измайлова обитало около 800 домашних рабов разного пола и возраста. Вообще дворня составляла в среднем У10 от общего количества помещичьих крепостных, однако в некоторых домах дворовых людей насчитывалось до четверти от всего подневольного населения усадьбы.
Содержание господской дворни почти целиком ложилось на пашенное крестьянство. Кроме того, крепостные крестьяне должны были вносить за дворовых людей и подушную подать, и эти дополнительные расходы являлись нередко причиной окончательного разорения мужицкого хозяйства, а вместе с тем и помещичьего. Примеры такого крайнего обнищания были нередки: один князь под конец жизни перебивался только тем, что посылал нескольких музыкантов — все, что осталось от его крепостного оркестра и вообще от всего состояния — играть в трактирах, и эти старые слуги кормили промотавшегося хозяина своим искусством.
Но желание быть, а еще чаще — казаться богатым барином, заглушало здравый смысл и осторожность, поэтому дворяне умножали и умножали дворню, истощая силы своих крестьян. Это дикое положение вещей удивляло не только иностранцев, но и тех разумных русских господ, кто пожил заграницей. В России 20–30 дворовых имели обязанности, с которыми в Европе справлялся один вольнонаемный слуга. Однако на все призывы рационалистов сократить дворню стародумы неизменно возражали: «Дворня ваша составлена не вами, а вашими предками, и вы наследовали ее от них вместе с их привычками и вкусами, с их образом жизни и даже, большею частию, образом их мыслей. Этот образ жизни, как прежде был основан на местных условиях, так остался и теперь… Давным-давно придумывают средства, как бы уменьшить дворню и даже совсем освободиться от нее, но до сих пор еще ничего не придумали. Граф Ф.Г. Орлов, который был, что называется, русская здоровая голова, говорил: 'Хотите, чтоб помещик не имел дворни? Сделайте, чтоб он не был ни псовым, ни конским охотником, уничтожьте в нем страсть к гостеприимству, обратите его в купца или мануфактуриста и заставьте его заниматься одним — ковать деньги'. Скажут, что можно быть псовым и конским охотником и гостеприимным хозяином без того, чтоб не прислуживали вам двадцать человек — справедливо; но тогда вы должны будете прибегнуть к найму
