японских миноносцев уже выполнили – 'Асахи' отомщен, и убивший его русский крейсер переживет свою жертву не более чем на четверть часа.
Неожиданно ему, не большому поклоннику классической поэзии, в голову пришла хокку, наиболее точно описывающая их сегодняшнюю атаку, -
Незаметные песчинки,
Мы преданны своей стране.
За нее идем в свой последний путь…142
Из ста шестидесяти матросов и офицеров экипажей сводного отряда японских миноносцев из декбрьской воды после атаки было спасено пятеро. Единственным офицером из них был лейтенант Иокова. Его, потерявшего сознание от переохлаждения и потери крови, подняли из воды на русский эсминец 'Бесшумный', который после снятия экипажа с 'Памяти Корейца' уходил за русскими крейсерами. Его командир рискнул и приказал замедлить ход до малого и выловить плавающего на спасательном круге человека в тужурке, так как принял его за русского матроса.
На мостике 'Громобоя' досмотрев атаку миноносцев до конца Руднев медленно сложил подзорную трубу…
– Как показывает теория и практика, дневная атака эсминцев, и тем более миноносцев на военный корабли не может быть успешна, если цель сохранили орудия и ход, – как будто отрицая только что виденное медленно проговорил он ни к кому конкретно не обращаясь, – исключение однако составляют те случаи, когда команды кораблей сознательно идут на смерть, с самого начала атаки не заботясь о своем выживании. Что мы с вами товарищи только что имели честь наблюдать в исполнении японцев уже второй раз за сегодня… Когда несколько командиров кораблей сразу могут решить атаковать настолько не заботясь о своем выживании.
Но для каждого народа может найтись цепь событий, к такой атаке ведущей. В случае с британцами – командиры миноносцев пойдут в такую атаку чтобы поддержать репутацию лучшего флота в мире. Японцы – из-за долга перед императором, немцы – из-за боевого товарищества, а мы русские… А хрен его знает почему, но мы тоже пойдем. А больше пока пожалуй никто на такое и не способен…
На мостике все больше оседающего в воду крейсера Беляев был озабочен спасением команды. К быстро опускающемуся в воду правому борту подошли два поврежденных в быстротечной схватке с японскими коллегами русских эсминца. За ними дымил еще один. Остальные еще вели бой, их поддерживали беглым огнем комендоры 'Громобоя' и 'Витязя', уже вновь легших на курс вслед за удаляющимся японским флотом.
'Так, вроде бы последние команды отданы, паники нет, слава Богу. Спасжилеты на всех. Плоты на воде. Ну, вот и все, пожалуй… Как же так, по-глупому, вышло-то? – Беляев размышлял о превратностях судьбы, – Потопить первоклассный броненосец и через каких-то неполных полчаса так непростительно подставиться под торпеды этих москитов… Да еще днем, имея полную свободу маневра. Все-таки это несправедливо… Так не хотелось упускать хвост Того и вставать к миноносцам кормой. И вот… Да, за ошибки всегда приходится платить'.
Командир 'Памяти Корейца' был уверен, что его замыслу никто помешать не сможет. Он прекрасно понимал, что из пяти с половиной сотен членов экипажа на момент утопления крейсера в живых останется человек триста – четыреста. Понятно, что кто-то не успеет или не сможет вовремя подняться на верхнюю палубу, кого-то уже на ней достанет осколок снаряда, ведь японцы так и не перестали обстреливать его корабль, но это не меняло главного. Снять всех на три маленьких эсминца да еще и за столь короткий промежуток времени – шансов почти нет. И многих неизбежно засосет водоворотом. Кого-то пояса вытянут живым, а кто-то повстречается в этой крутящей пучине с обломками, всплывающими с крейсера. Как хрупок все-таки человек…
Значит ему, как командиру корабля, который ОБЯЗАН покидать корабль последним, уходить с него тоже нельзя. Иначе он не сможет потом смотреть в глаза другим офицерам флота. Примерно это он и сказал поднявшемуся на мостик Франку, который в своей извечной манере не выпуская папиросу изо рта сначала пошутил, 'что его не оставляет чувство, что все это с ним уже было'. Ответ Беляева был лконичен:
– Не пора ли и вам направляться к 'Быстрому'? Из машинных и котельных ушли, кстати, все?
– Живые – все.
– Славно. Ступайте же… С Богом.
– Вы уверенны, что это правильно? – невинно поинтересовался у командира Франк, прислонившись как и Беляев к броне рубки и держась за поручни мостика – из-за нарастающего крена стоять на ногах было все труднее.
– Знаете, Валерий Александрович, – отозвался Беляев, для которого вторая за год гибель вверенного ему корабля, снова сопровождающаяся потерями в команде, очевидно стала слишком большим потрясением, – прекратите мне эту волынку тянуть! Я приказываю Вам покинуть корабль. Это ко всем относится, господа, – обратился он к паре мичманов все еще остающихся на мостике…
На палубе разорвался очередной шестидюймовый снаряд с 'Хатсусе', своими осколками проредивший толпу спасающихся матросов и заставивший пригнуться на мостике четверку офицеров. Подняв головы мичмана увидели стоящего над бесчувственным телом Беляева Франка, который сжимал в руке полуметровый обломок поручня мостика. Вырванный железными пальцами богатыря кусок дерева весил не менее трех килограмов. Конец импровизированной дубинки был испачкан чем-то красным, подозрительно совпадавшим по цвету с пятном, которое быстро набухало на тыльной стороне фуражки лежащего ничком командира 'Корейца'. Франк, под оторопелыми взглядами молодых офицеров обеспокоенно склонился к лежащему командиру.
– Я не переборщил часом? Рука то у меня тяжелая, да и нервы сейчас ни к черту, – проворчал он проверяя пульс у командира и убедившись в том что тот дышит, повернулся к мичманам, – Так, господа – товарищи офицеры… Если кто-то из вас, хоть когда, хоть кому кроме своих внуков расскажет, что это НЕ прилетевший от взрыва обломок контузил командира… Пусть прыгает за борт прямо сейчас, ясно? Могу даже колосник к ногам привязать, по дружбе, чтоб не мучать. А то второй раз я действительно могу чуть- чуть и переборщить с силой удара…
Для верности Франк покачивал куском поручня в такт своим словам, что безусловно придавало им дополнительную вескость.
– А почему внукам можно, – не понял молодой штурман прибывший из Севастополя на замену старого, получившего под свое командование вспомогательный крейсер 'Обь', – и что нам теперь… делать?
– Если вы, даст бог, доживете до внуков, то тогда уже можно будет рассказать о 'делах давно минувших дней'. И Беляеву и мне уже точно будет все равно, так как нас просто в живых не будет к тому моменту, – объясняя ситуацию Франк легко подхватил тело командира на плечо и бегом понесся с мостика вниз по трапу, – а командира мы, как он и приказал, эвакуируем в первую очередь. Как 'тяжело раненого находящегося в безсознательном состоянии'. В чем вам бы неплохо мне помочь господа, быстренько прихватите вахтенный журнал и догоняйте…
В носовой башне тонущего крейсера тоже ругались. Диких уговаривал молодого Тыртова, что спускаться в погреба башни – самоубийство. При попытке передать приказ 'выходить на верх и спасаться' по трубе амбрюшота, из нее полилась вода. Тыртов несколько удивился, что вода из затопленного погреба смогла подняться на 10 метров вверх, и чуть было не побежал вниз. Спасать вверенный ему личный состав погребов башни. Но старый и опытный Диких, поймав его за рукав, объяснил – что времени на 'добежать туда, а потом до миноносцев точно не хватит, а погреба уже точно затоплены и кто не успел выбраться, тем уже не помочь'. После короткого, но бурного объяснения пара офицеров успела все же добежать до 'Блестящего', последнего миноносца отходящего от уже севшего ниже его палубы борта идущего ко дну 'Корейца'.
Когда 'Громобой', а за ним и 'Витязь', проходили мимо уходящего под воду товарища, их офицеры и матросы высыпали наверх, и несмотря на прилетающие с 'Фусо' и 'Хацусе' снаряды, обнажив головы трижды прокричали 'Ура' доблестному кораблю и его экипажу. После чего без команды разошлись и разбежались по местам. Бой продолжался.
