Я подумала.
— Нет, мне никто не говорил, — ответила я. — Но я в этом почти уверена.
— А ты кому-нибудь про это говорила?
— Нет. Они же ничем не могут помочь.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, — сказала я.
Взрослые почему-то считают, что учителям можно рассказать все, что угодно. Они понятия не имеют, что от этого будет только хуже.
Брат Майклс молчал целую минуту. А потом спросил:
— А ты пробовала молиться?
— Да.
— На молитвы не всегда отвечают сразу.
— У меня времени только до завтра.
Брат Майклс втянул воздух. Потом сказал:
— Джудит, полагаю, что я могу сказать с полной ответственностью: до завтра с тобой ничего не случится.
— Откуда вы знаете?
— Тебя просто одолевает страх, — сказал он. — Я не хочу сказать, что со страхом так уж просто бороться; страх — самый коварный наш враг. Но если прямо взглянуть ему в лицо, из этого может выйти много чего хорошего.
Я ответила:
— Я не понимаю, как из этого может выйти что-то хорошее.
— А ты просто взгляни на вещи по-другому. Стоит взглянуть на вещи под другим углом, проблемы, которые раньше казались неразрешимыми, исчезают сами собой. Это просто удивительно.
Сердце у меня заколотилось.
— Вот было бы здорово, — сказала я.
Браг Майклс улыбнулся.
— Мне пора, Джудит.
— Ага, — сказала я. Мне вдруг опять сделалось страшно. — А вы к нам еще приедете?
— Когда-нибудь наверняка приеду.
А потом он сделал очень странную вещь. Он положил ладони мне на плечи, заглянул мне в глаза, и по моим рукам поползло тепло — до самых пальцев, и еще назад, по спине.
— Главное — верить, Джудит, — сказал он.
Я подняла глаза. Меня звал папа.
— Сейчас! — сказала я, но папа постучал по наручным часам. — Ладно! — сказала я.
Повернулась обратно — у кафедры было пусто. Я побежала по проходу.
— Куда ушел брат Майклс? — спросила я.
Альф пожал плечами. Я выскочила в вестибюль.
— Дядя Стэн, — спросила я, — вы не видели брата Майклса?
— Нет, — сказал Стэн. — Я и сам его ищу. Мы с Маргарет хотели пригласить его к себе пообедать.
Я побежала на парковку. Гордон показывал другим братьям свой новый спойлер.
— Куда пошел брат Майклс? — спросила я и почувствовала, как защипало в глазах.
Стало еще холоднее, но по-прежнему — ни ветерка. Туман рассеялся, зато небо обложили тучи.
Кто-то тронул меня за локоть, я обернулась. Папа протягивал мне пальто и сумку. Он сказал:
— От окорока одни уголья останутся. — А потом сказал: — Что это у тебя там?
А я и забыла.
— Зернышки, — сказала я. Раскрыла ладонь, показала ему.
Почему вера похожа на воображение
В вере я разбираюсь. Мир в моей комнате из нее и сотворен. Из веры я сшила облака. Из веры вырезала месяц и звезды. С верой склеила все вместе, и оно ожило. Потому что вера очень похожа на воображение. Она помогает увидеть нечто там, где на деле ничего нет, она как скачок: раз — и летишь.
Бумажные кружки из дырокола, если надавить на них стержнем от ручки, превращаются в блюдца для чаепитий. Затвердевший пузырьками клей превращается в ванну с мыльной пеной для натруженных ног. Шляпка от желудя становится миской, колпачки от тюбиков с зубной пастой — трубами океанских лайнеров, сучки — ногами страуса, одежный крючок — крошечными ножницами. Спички становятся поленьями, поджарки со сковородки — оладушками, зубчики чеснока — апельсинами, апельсиновая корка — катальной горкой, апельсиновые хвостики — садовыми деревьями, сетка из-под апельсинов — сеткой теннисного корта, штрих-код — «зеброй» пешеходного перехода.
Все указывает на что-то, и если вглядеться подольше и повнимательнее, можно понять, на что именно. Настоящая Краса Земель указывала, каким мир вновь станет когда-нибудь, после Армагеддона. Это называется Прообраз. Папа говорит: Прообраз — это показ в малом чего-то большого, как будто ты взлетаешь над миром и видишь все сразу. Только видеть обязательно надо Глазами Веры. Некоторые сыны Израиля перестали видеть Глазами Веры и погибли в пустыне. Утратить веру — худший из всех грехов.
Однажды ко мне пришла одна девочка и сказала: «Зачем тебе этот хлам?» Так вот она это увидела. Но вера позволяет замечать другие вещи, которые проглядывают в трещинки, силятся, чтобы их увидели. А трещины в этом мире с каждым днем становятся шире. И каждый день появляются новые.
Снег
Днем я посадила горчичные зернышки в горшок и поставила его на подоконник в кухне. Спросила папу, вырастут ли они, папа сказал — не знаю. Потом он отключил электричество в целях экономии и пошел в промежуточную комнату посидеть в Мире и Покое. Мир и Покой — это еще одна Необходимая Вещь. Я пошла наверх и села на пол. На часах было 2:33. Нил утопит меня меньше чем через девятнадцать часов.
Я представила, как мое тело найдут на полу в школьной раздевалке, что волосы у меня будут раскинуты, как у русалки, глаза выпучены, а губы посинеют, будто после смородинового мороженого. Нил тоже будет смотреть; это он поднял тревогу; никто ничего не узнает. Я увидела похороны. Элси и Мэй будут плакать. Стэн будет молиться. Альф будет повторять, что я, по крайней мере, избежала Великой Скорби. Гордон глубже обычного спрячет шею в воротник костюма. Что будет делать папа, я не смогла представить.
Я знала: брат Майклс сказал, мол, нужно верить в то, что Бог мне поможет, что с Божьей помощью можно совершать то, что нам кажется невозможным. Только я не понимала, что тут можно совершить, разве что наколдовать, чтобы школа или Нил Льюис исчезли с лица земли. Будь я Богом, я наслала бы ураган, или чуму, или цунами, которое разрушит наш городок вместе со школой. Я устроила бы Армагеддон, или послала бы астероид, чтобы он сделал дырку прямо на месте школы, или, если астероид окажется маловат, я бы просто прицелилась получше и попала прямо в Нила Льюиса. Только я знала, что ничего такого не бывает.
Меня опять, как и накануне, будто бы поглотило облако. Я подошла к окну и прижалась носом к стеклу, оно туманилось от дыхания, а я снова и снова его протирала. Снаружи рядом стояли дома. Один ряд над другим, а дальше еще один. А над домами высилась гора. Над горой — небо. Дома были бурыми. Гора — черной. Небо — белым.
