циркулирующие по офису, о ее романе с женатым мужчиной. Не то чтобы это мое дело… или, лучше сказать, дело компании… вмешиваться, пока это не становится достоянием гласности…
— А если все-таки становится?
— Чтобы быть до конца честным с вами, миссис Бакэн… если в газеты просочится информация о том, что ваша дочь пропала после того, как угрожала доктору Маккуину и его семье, думаю, ее положение в нашей компании станет уязвимым. Что весьма печально, поскольку она исключительно одаренный сотрудник.
— Другими словами, обратно вы ее не возьмете.
— Я этого не говорил, миссис Бакэн. Если ее найдут в ближайшее время и если, после необходимого медицинского вмешательства, ее психическое состояние будет оценено врачами как стабильное, я буду бороться за то, чтобы ее восстановили в должности. Но если вся эта история вылезет наружу… откровенно говоря, ее пребывание в нашей компании станет невозможным. На самом деле мы всегда очень человечно относимся к своим сотрудникам… особенно к таким ценным кадрам, как ваша дочь. Но совет директоров придерживается консервативных взглядов, когда речь идет об имидже компании. А поскольку мы живем во времена консерватизма, мне пришлось бы биться насмерть со своими боссами за то, чтобы оставить вашу дочь в компании. Мне очень жаль, что приходится заканчивать на столь пессимистичной ноте, но я предпочитаю не скрывать правду о том, что будет нелегко восстановить вашу дочь на работе.
Пересказывая этот разговор Дэну за бокалом вина в баре «Оникса», я поймала себя на мысли: Лиззи — лучший игрок в команде… Мисс Двести процентов? Это так не сочеталось с образом молодой женщины, которая еще в колледже частенько высмеивала чересчур усердных студентов, день и ночь корпевших над учебниками и мечтающих только о карьере. И вот теперь…
— Я никогда не знал, что она так много вкалывала, — сказал Дэн. — Похоже, ее и впрямь высоко ценили на работе.
— Прекрати говорить о ней в прошедшем времени.
— Я говорю о ее бывших работодателях. Ты же сама сказала, что обратно они ее не возьмут.
— Что, в общем-то, не так уж плохо.
— Это ты так думаешь. А для Лиззи…
— Работа помогла довести ее до такого состояния. Между прочим, Лиззи всегда ненавидела то, чем она занимается.
— Мне она этого не говорила.
— Потому что ты никогда не спрашивал.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказала. Она не обсуждала с тобой свою работу.
— Потому что…
— Потому что не обсуждала.
— Ты к чему-то клонишь, я угадал?
— Прекрати, Дэн…
— Прекрати что?
— Я не хочу из-за этого ссориться.
— Из-за чего «из-за этого», Ханна? Ты упрекаешь меня в том, что я не был рядом с дочерью, когда она нуждалась во мне?
Я напряглась. Вот уже много лет мы не ссорились из-за детей. И я знала, что в тех редких случаях, когда Дэн выходит из себя, его невозможно остановить.
— Дэн, мы оба очень устали, и нам страшно… — начала я.
— Но ты по-прежнему думаешь, что я уделял дочери мало внимания и в этом причина ее нынешнего нервного срыва…
— Не обвиняй меня в том, чего я не говорила…
— А тебе и не надо было ничего говорить. И без того понятно, о чем ты думаешь…
— Нет, понятно только одно: ты винишь себя за то, что редко бывал дома, когда Лиззи была маленькой, и вот во что это вылилось…
— Вот! Наконец-то ты произнесла это. Я редко бывал дома. А почему? Я строил свою практику, зарабатывал деньги, обеспечивал нашу жизнь, чтобы…
— Дэн, что это тебя так понесло?
— И вот потому, что меня вечно не было дома, она не могла мне довериться…
Я накрыла его руку ладонью. Он тут же отдернул ее:
— Я не нуждаюсь в твоих утешениях. Мне нужна…
Он отвернулся, закусил губу. В его глазах стояли слезы.
— Мне нужна Лиззи, — прошептал он.
Я тронула его за плечо. Он поморщился.
— Дэнни, не казни себя…
— Тебе легко говорить. Вы с ней были подружками…
Он встал.
— Пойду пройдусь, — сказал он.
— На улице холодно.
— Плевать.
Он схватил свое пальто и стремительно вышел из дверей отеля.
Я не бросилась следом за ним, поскольку знала, что, когда с Дэном случаются такие приступы злости и самобичевания, его нужно оставить в покое. Но — и опять это многозначительное но — я не могла оставаться спокойной после его откровений; мне было больно от его раскаяний в том, что он не уследил за Лиззи, будучи занятым своей карьерой.
Но действительно ли он был виноват? Лиззи всегда обожала своего отца — даже в мятежные подростковые годы, когда я в ее глазах была сущей безбожницей. У них никогда не было конфликтов. Так почему же сейчас он винит себя в том, что был плохим отцом, и считает, что в этом причина ее нервного срыва?
Наверное, потому, что это свойственно всем родителям. В глубине души живет страх, что где-то мы совершили ошибку, что именно мы виноваты… во всем. Дети — это великое счастье, и мы благодарны за них судьбе. И все-таки втайне готовы признаться, что без них жизнь могла бы быть пусть не такой яркой и насыщенной, но куда более легкой и спокойной. И это, в свою очередь, порождает вопрос: почему мы связываем себя пожизненными обязательствами, причиняющими столько боли?
Я допила вино. Оплатила счет. Потом поднялась в номер, разделась, забралась в постель и уже, наверное, в десятый раз за сегодняшний день позвонила Лиззи на сотовый и домой. Никакого ответа. К ранее оставленным пяти сообщениям я добавила еще одно — номер нашего телефона в отеле «Оникс» — и попросила звонить в любое время дня и ночи.
Я рассеянно щелкала пультом телевизора, переключаясь с канала на канал. Телевизор я смотрю так редко — новости, иногда старые фильмы или сериалы, — что уже и забыла, какое это пустое времяпрепровождение. Вскоре мне порядком надоел ящик. Выключив его, я пошла в ванную, приняла таблетку травяного снотворного, которое всегда при мне, и вернулась в постель. Пока пролистывала свежий номер «Бостон глоб», который прихватила в лобби, снотворное подействовало, и я провалилась в сон.
В глаза ударил свет ночника, рядом улегся Дэн. Я покосилась на будильник: час восемнадцать.
— Ты так долго гулял?
— Хотелось подышать воздухом.
— Но четыре часа…
— В итоге оказался в баре на Бэк-Бэй.
— Ты что, пешком дошел до Бэк-Бэй?
— Я искал…
Он замолчал и отвернулся.
— Искал Лиззи?
Он кивнул.
— Где же?
