Он вырвал чек из ее книжки и протянул его ей.
– Мне нужно, чтобы вы его заполнили. Подпишитесь здесь. И здесь.
Когда она это сделала, он поднялся и пересек комнату. Когда вернулся, у него в руках был толстый коричневый том. Дженни узнала в нем книгу регистрации подписей, в которую были занесены все операции по счету с момента его открытия. Он положил ее на стол и небрежно перелистал страницы.
– Скажите, – спросил он. – А вас и вправду зовут мадам Эсмеральда?
Она уже устала отвечать на этот вопрос.
– Нет, меня зовут Дженни Кибл.
– Гм… – Он наконец остановился на нужной странице. – Хорошо. – Потом он взял ее расчетную книжку, подписал чек, открыл ящик своего стола и убрал туда записи. Прежде чем Дженни смогла дотянуться до своих документов, он захлопнул ящик и повернул ключ.
– Погодите! Вы не можете так поступить! Отдайте мне мои бумаги!
–
– Мои записи! Те, что я только что отдала вам!
Мистер Севин покачал головой в нарочитом изумлении.
– Вы не давали мне никаких записей. Да, так случилось, что в моем ящике лежат сейчас некоторые финансовые документы. Однако они не принадлежат
– Вы! Вам лучше, или я… я…
– Вы что? В чем вы меня обвините? Ничего вы не докажете! Вы можете призвать меня к ответу по закону? Интересно, как это у вас получится, если вы сами замешаны в обмане?
– Я… – Она бессильно кусала губы.
Если она сейчас устроит скандал, другие кассиры сбегутся на ее крики. Доказательства преступления мистера Севина, возможно, не имели бы ценности в суде, но сейчас, безусловно, помогли бы Дженни получить обратно искомую сумму. Однако между ними по-прежнему стояла миссис Севин, молчаливое напоминание о собственной лжи Дженни. А Дженни было прекрасно известно, что именно эта женщина всю свою жизнь служила покорным козлом отпущения гнева своего вспыльчивого мужа. Иногда его неудовольствие проявлялось в виде физического насилия, но чаще он обходился резкими, злыми оскорблениями. Первым вопросом, который задала Дженни миссис Севин, был: «Как мне стать лучшей женой?»
Дженни глубоко вздохнула. Скоро ей предстояло платить квартирную плату своему домовладельцу, однако она могла бы вернуться сюда и тогда, когда не будет смены мистера Севина. В таком случае его жена не испытает на себе всю тяжесть супружеского недовольства. Она сможет объяснить ситуацию еще кому-нибудь, например, другому кассиру, который бы знал ее в лицо, но был не в курсе всей истории мадам Эсмеральды. Всего лишь небольшая задержка, временное отступление.
Однажды вступив на этот путь, Дженни не оставила себе выбора. Она чувствовала себя обязанной миссис Севин точно так же, как она была обязана Неду.
Дженни поднялась, и губы мистера Севина сложились в самодовольную улыбку, словно у какого-то откормленного борова.
Она в последний раз окинула взглядом мужа и жену.
– Мне жаль, я приношу извинения, – сказала Дженни. – Правда. За все.
Едва только Дженни оказалась в дверях банка, мерзкий супруг миссис Севин угодливо помахал ей рукой.
– Приятно было увидеться, миссис Кибл! – крикнул он ей вслед.
На улице начиналась гроза. Только этого ей и не хватало.
Гарет вошел в кабинет, снимая перчатки. Лишь недавно пробило полдень, предстоял длинный день. Конечно, не столь длинный, как минувшая ночь, завершившаяся именем Дженни и ее телом, однако, принимая во внимание пачку бумаг в руках Уайта, он обещал затянуться надолго и не сулил ни намека на удовольствие. Возможно, позднее. Сильно позднее. Яркое пламя камина осветило лицо Уайта. Тот кивнул. Это был дружеский кивок.
В порядке эксперимента Гарет кивнул в ответ. Как ни странно, он не испытал неловкости. Напротив, честно говоря, он почувствовал себя просто великолепно.
Он уселся на стул против своего поверенного.
– Прежде чем мы приступим ко всему остальному, – заметил Уайт, – я хотел бы обратить ваше внимание на записку от герцога Уарского, которой невозможно пренебречь. Я взял на себя смелость ознакомиться с ее содержимым, и…
Уайт замер, остановившись на полуслове.
Гарет положил перчатки на стол.
– Что-нибудь не так?
– Я полагаю, вы уже решили эту проблему.
– Я решил? Почему вы так подумали?
– Милорд, – выпалил Уайт, – вы
Гарет коснулся своей щеки. Как неописуемо странно. Он даже не заметил. Он и вправду улыбался. И похоже, вовсе не собирался останавливаться. Он покачал головой.
– Итак, – произнес Гарет. – О чем же пишет Уар?
– Он хочет устроить встречу – вы, он и молодой мистер Кархарт. Далее следует список его претензий. – Уайт покопался на столе и, достав оттуда лист бумаги, выставил его перед собой. Даже находясь в противоположном углу комнаты, Гарет мог различить сердитый, нервный почерк, перечеркнутые строчки. – Прежде всего, он не желает выдавать свою дочь замуж за такого – гм, это его собственные слова – за такого «беспомощного идиота», как ваш кузен. Потом, кажется, леди Кэтлин вне себя от горя и возмущения оттого, что мистер Эдвард Кархарт так и не навестил ее еще после вчерашних событий. Далее…
Гарет поднялся и заинтересованно взглянул в окно. Шел дождь, и Лондон должен был бы выглядеть таким же грязно-коричневым и тускло-серым, как это всегда случается при такой погоде. Однако все было не так. В уличных лужах отражалась серебристая радуга. Оранжевые бутоны, распустившиеся с первыми каплями дождя, украшали многочисленные клумбы, разбитые вдоль дороги. Несмотря на грязь и облачность, в Лондоне оказалось гораздо больше красок, чем предполагал Гарет.
– Итак, милорд, он полагает, что вам всем следует станцевать обнаженными на клумбе с ромашками в подтверждение своих добрых намерений.
Гарет осознал с запозданием, что Уайт уже некоторое время говорит о чем-то. Он отвернулся от окна.
Его человек стоял, задумчиво похлопывая себя по губам запиской Уара, и внимательно его рассматривал.
– Вы не слушаете.
– Боюсь, что нет.
Уайт отложил письмо и быстро взглянул на гору корреспонденции у себя на столе.
– Вы собираетесь выслушать хоть что-нибудь от меня сегодня?
Гарет вздохнул. Это было его обязанностью, его ответственностью, выслушивать все жалобы и прошения из огромной пачки писем Уайта, какими бы ничтожными они ни казались, и решать их. А дело с Недом и дочерью герцога никак нельзя было назвать ничтожным.
Это была его обязанность позаботиться о Неде. Однако в настоящее время он вовсе не испытывал к этому
Похоже, он никогда не испытывал подобной склонности. Если бы он действительно заботился о Неде,
