По цвету сердечки совпадали с волосами ее матери. Мэвис Фристоун качала дочку на коленях и радостно хихикала, слыша восторженные повизгивания дочери. Свои волосы она затянула в три хвоста, уложенные на затылке. Ее летнее платье, на которое пошел минимум ткани, взрывалось перетекающими друг в друга кругами пурпурного и розового цветов.
Зеленые глаза вспыхнули весельем, когда Белль захлопала в ладоши.
– Аплодисменты, аплодисменты! – ворковала Мэвис, и малышка опять захлопала. – А теперь поклон!
Тотчас же – и как такой крохотный мозг мог запомнить порядок движений? – Девочка уперлась ножками, обутыми в блестящие розовые сандалики, миниатюрную копию материнских, и поднялась на коленях у Мэвис. Она наклонила головку, достала подбородочком до груди.
– Воздушные поцелуи публике!
Мэвис отпустила ручки дочери, обхватила ее за талию, чтобы малышка могла шлепнуть ладошкой по губам, а потом помахать ею в воздухе.
Еве пришлось признать, что номер получился классный.
– Ты притащила ребенка в полицейский участок?
Мать и дочь дружно обернулись, на их лицах расплылись счастливые улыбки.
– Она хотела тебя повидать.
Белль протянула ручки и залепетала что-то невнятное.
Ева слегка попятилась.
– Чего она хочет?
– Тебя. И это очень кстати. – Мэвис вскочила. – Потому что я просто кошмарно хочу в туалет. Подержи ребенка, – добавила она и сунула малышку Еве. – Я сейчас.
– Эй! Эй! – Но розовые сандалии Мэвис уже сверкнули в дверях. – Господи Иисусе!
Белль захихикала, похлопала Еву по щекам влажными от слюны ладошками, после чего мощным захватом вцепилась ей в волосы. Дернула со всей силы, потом прижалась мокрыми губками к ее щеке.
Чмок!
– Да-да, я помню. – «Надо ее поцеловать», – подумала Ева и критически осмотрела ротик Белль, непрерывно увлажняющийся слюной. – В губы?
Чмок! – Белль оттопырила губки, как рыбка гуппи, и зачмокала.
– Ладно, ладно. – Ева чмокнула девочку в щечку и уставилась в ее большие голубые глаза. – Ну и теперь чего?
Девочка округлила глазки, приняла, по мнению Евы, задумчиво-серьезный вид и залопотала по-своему, поворачивая головку из стороны в сторону и вертя маленькой попкой на руке у Евы.
– Не понимаю, чего ты хочешь. И если кто-то тебе скажет, что понимает, знай: они тебе голову дурят, малышка.
Она решила сесть – это надежнее, да и пол ближе, если эта мелкая вдруг выскользнет из рук. Плюс к тому, может, удастся запустить вероятностный тест.
Однако стоило Еве сесть, как Белль поднялась на ножки.
– О боже! Не надо этого делать. Сядь.
В ответ Белль затопала ножками и заплясала на коленях у Евы. Она улыбнулась и пропищала:
– Дас!
– Да-да, конечно. – Ева оглядела огромную, как гора, пурпурную сумку, съевшую почти все место у нее на столе. – Может, там что-то есть, чем тебя занять? Одна из этих сосок… хоть что-нибудь.
Обхватив девочку одной рукой, Ева начала вытягивать из сумки все подряд: трясущиеся вещи, гудящие вещи, поющие вещи…
Но малышка хотела лишь танцевать.
Ева вытащила коробочку с детской пухлощекой румяной физиономией на крышке. Белль заплясала еще активнее, запищала: «Ням!» – и рванулась к коробке.
– Погоди-погоди. – Это было нелегко, но Ева сумела удержать коробку на расстоянии вытянутой руки и заглянуть внутрь. Внутри лежали неаппетитные на вид кусочки вроде бы черствого хлеба в форме полумесяцев.
– Эти штуки выглядят неаппетитно.
Большие голубые глаза Белль опасно прищурились.
– Ням!
– Ты что – мне угрожаешь? А ты не видишь, насколько я больше тебя? Ты и вправду думаешь, что это сработает?
Теперь маленькие губки задрожали, а большие голубые глаза наполнились слезами.
– Ням, – всхлипнула она.
Одна крупная слеза выскользнула из глазика ипокатилась по розовой щечке.
– Ладно, это работает. – Ева вытащила один полумесяц, рассудив, что на крышке коробки не было бы ребенка, если бы ее содержимое не предназначаюсь для детей.
Белль схватила руку Евы вместе с печеньицем, подтянула ее ко рту и принялась грызть. Слезы чудом высохли и сменились солнечной улыбкой.
– Ням!
– Ты меня обыграла, признаю. Ты у нас ловкачка, верно? Но включать водокачки, чтобы получить желаемое? Это для слабаков. Это действует, но это не клево.
По-прежнему улыбаясь, Белль вытащила изо рта изжеванный полумесяц и попыталась впихнуть его в рот Евы.
– Нет. Спасибо. О господи, какая гадость!
– Ням! – настаивала Белль. Потом она шлепнула свою пухленькую попку на стол и принялась довольно грызть дальше.
Ева торопливо оглянулась, когда вприпрыжку вбежала Мэвис.
– Если ей этого нельзя, ты сама виновата. Нечего было оставлять здесь эти штуки.
– Спокойно, это ее нямнямчики.
– Да вроде бы она сама так и сказала. Если я правильно поняла.
Мэвис вытащила из сумки усеянный сердечками слюнявчик и повязала его на шею дочери.
– Они сильно пачкают.
– Ты ведь нарочно это сделала, верно? Свалила ее мне на руки и была такова.
Мэвис захихикала и пожала плечами.
– Ты меня раскусила. Но мне и правда надо было пописать.
– Зачем?
– Потому что пописать хотелось.
– Мэвис.
– Потому что она тебя любит, потому что ты уже перестала от нее шарахаться, как будто она бомба, начиненная дерьмом.
– Ну, дерьмо-то имеет место.
– Это верно. – Мэвис торопливо понюхала. – Но не сейчас. Она научилась называть тебя по имени. – Чтобы это доказать, Мэвис поцеловала Еву в щеку. – Даллас.
– Дас! – вскрикнула Белль и погладила липкой ручкой место, которое только что поцеловала ее мать.
Со сдавленным смешком Ева хотела было вытереть щеку ребром ладони, но Мэвис извлекла из упаковки влажную салфетку.
– Это мое имя?
– Ну, это ее версия. Она пока еще не может выговорить «Даллас». Говорить «Пибоди» тоже не умеет, но у нее уже получается «Макнаб».
– Наб! – Белль радостно замахала роняющим крошки печеньицем.
– И имя Рорка она тоже выучила.
– Орк!
– Орк.
