очередной раз останусь с ним. Единственная уловка, приемлемая и для меня, и для Иво, — краткосрочный отъезд. И я знала, под каким предлогом я могу уехать в Кентербери. Мои розы…
На следующий же день я сообщила Иво о своем желании хотя бы ненадолго оставить поместье. Он согласился, но, почуяв неладное, настоятельно просил меня вернуться.
— Ты до сих пор не выздоровела, — произнес он тоном мистера Колчета. — Поэтому я надеюсь на твое благоразумие. И потом… Конечно, я понимаю, что я ужасный, невыносимый эгоист… Но… Мне сейчас так нужен друг… А ты… Ты лучший друг, которого только можно вообразить…
Наверное, потому что немой, хотела добавить я, но удержалась. Иво проводил меня до ворот — дальше я не позволила — и долго махал рукой вслед уносящему меня автомобилю…
В Кентербери меня ждали мои увядшие розы и сумеречная тишина, подернутая топазовой дымкой грусти. Я с наслаждением вдохнула этот воздух — горьковатый, проникнутый сыростью и душным ароматом летнего сада. Неужели я дома? В это было сложно поверить… На секунду я даже была готова изменить обещанию, данному Иво, и не возвращаться в Дувр. Но этот порыв, увы, был лишь секундным проявлением рассудка. Потому что скоро я поняла, что уже соскучилась по Иво…
Увядающие розы были под стать моей тоске. Я готова была разрыдаться, поливая сморщенные кустики, так напоминающие мою теперешнюю жизнь… Я вся была как этот сад — грустная, томная и скучающая… Нельзя сказать, чтобы мне это нравилось. Я не люблю грусть. И была бы очень рада, если бы эта дамочка под бледно-зеленой вуалью обходила меня стороной…
Я хотела подумать? Так вот. Дома я думала только об Иво… И думала не рассудительно, взвешивая и оценивая каждую мысль, а вспыльчиво, резко дергая за каждую нить запутанного клубка. Естественно, это нервное действие запутывало его еще больше… Иво теперь был для меня в каждом вздохе, в каждом увядшем бутоне, в каждом отчаянном хрипе колеса проезжающей телеги, в каждом надломленном птичьем крике, в каждой травинке, примятой равнодушной ногой, в каждом хрусте сломанной ветки… Иво был везде… Я умирала и вновь воскресала с воспоминанием о нем…
Потеряв голос, я долго думала, что же придет на смену моим беседам с Тишиной? И теперь поняла: на смену им пришла любовь… Стало ли мне от этого легче? Знаю только одно: в моих беседах с Тишиной не было той обреченности, которую я чувствую сейчас, в них было познавательное любопытство и невидимый барьер, отделяющий меня от окружающего мира. Теперь этот барьер — немота, зато любовь делает меня частицей этого общества, этого мира, этой вселенной…
Однако все мои философские раздумья приводили только к одному. Так или иначе, я должна поговорить с Иво и навсегда оставить его дом. И еще… Еще, если хватит сил и смелости, объяснить ему, как сильно я люблю его…
А он посмотрит на меня взглядом, полным недоумения, и скажет: «Русалочка, ты просто запуталась. Я женюсь, а твои чувства только помеха для моих серьезных и честных намерений». Так и будет. Я уверена — так и будет… Только еще я уверена в другом — мне станет легче, если я скажу об этом ему. Как там говорил доктор Колчет? «Вы прячете свои чувства по коробочкам, спрятанным в лабиринтах вашей души. Что случится, Дона, когда коробочки закончатся?». Будет лучше, если одной и самой большой коробкой станет меньше… И неважно, что после этого я умру от тоски…
Я провела в Кентербери два дня и на третий уже изнемогала от тоски по Иво. Однако свой отъезд я планировала лишь на четвертый день, а приезжать раньше срока мне не хотелось. Что делать? Как ненормальная, я бегала из сада в дом, из дома снова в сад, и моим пробежкам не было конца. Этот день точно изготовили на резиновом заводе — он и не думал заканчиваться.
К середине дня я поняла, что окончательно сойду с ума, если не найду себе какое-нибудь увлекательное занятие.
Тут мне на глаза попалась старенькая книжка, принадлежавшая моей матери, которая была посвящена тому, как научиться делать затейливые изделия из бисера. Колье, серьги, подвески, браслеты и даже салфетки и скатерти из бисера… Я пришла к выводу, что эта книга — как раз то, что мне нужно. В одном из сундучков на чердаке я нашла мешочки с разноцветным бисером и даже кое-какие изделия, наивные, нелепые, но милые безделушки, которые мама, очевидно, делала с помощью этой книги. Я посмеялась над собой, понимая, что моего рвения хватит только на первые две главы, но все же спустилась вниз и начала читать. В конце концов, если ко мне не вернется голос, я смогу зарабатывать этим на жизнь… Подбадривая себя этой идеей, я, зевая, прочитала две главы, а потом… уснула.
Проснулась я от неожиданного ощущения. Мою руку поглаживали чьи-то теплые пальцы. Вначале я подумала, что просто перегрелась на солнце, — я сидела в кресле на веранде, — но потом открыла глаза и с удивлением обнаружила сидящего перед собой на корточках Иво. Он улыбнулся моему пробуждению и тотчас же убрал свою руку.
— Прости, если испугал тебя… Не удивляйся. В Дувре мне стало так тошно, что я решил найти тебя во что бы то ни стало. Позвонил Мэту и узнал, где находится твой дом…
То, что ему стало «тошно» в Дувре, я поняла сразу. От его грустного взгляда у меня защемило сердце… И мои благие намерения сообщить ему о том, что я хочу окончательно вернуться домой, тут же улетучились. Я была рада его приезду…
Пригласив Иво в дом и налив ему вместо привычного «вечернего виски» чаю, я наконец-то поинтересовалась у него, что происходит между ним и Алисией. В Дувре я никогда не осмелилась бы задать ему этот вопрос, но родной дом как будто добавлял мне сил, уверенности в себе.
Иво посмотрел на меня с какой-то глухой тоской во взгляде, а потом опустил глаза.
— У тебя нет чего-нибудь покрепче? — спросил он. Я отрицательно покачала головой. — Ну ладно, — сдался Иво. — Наверное, ты чувствуешь, что я не люблю Алисию… — Я кивнула, обрадованная тем, что хотя бы одно мое предположение оправдалось. — И, наверное, — продолжал Иво, глядя в пространство перед собой, — ты задаешься вопросом, что в таком случае связывает нас друг с другом? — Я вновь кивнула. — Я и сам частенько задавался этим вопросом, пока Алисия отдыхала в Аспине… Ты знаешь, раньше все было по-другому… Хотя… другим было лишь мое отношение к этой женщине. Я был влюблен в нее. Нет, не то… Я сходил по ней с ума, выполнял все ее прихоти, наслаждался одним лишь ее присутствием… Я безумно тосковал, когда она уезжала в Аспин, ревновал ее к тому человеку, о котором мне прожужжали все уши местные сплетники… Не знаю, кто был этот тип. Знаю только, что Алисия его бросила. Но, когда она сделала это, мне было уже все равно… После того, что произошло на «Дуврском голубе», я много думал. Судьба дала мне шанс — я остался жив. Но моя жизнь должна была измениться, и я жаждал этого. И вот, в тот момент, когда я окончательно понял, что в моей жизни нет места для Алисии, она сообщила мне, что… беременна от меня. Наверное, ты думаешь, что это банальная ситуация, — посмотрел он сквозь меня. — Но для меня, уже шагнувшего одной ногой в новую жизнь, это известие было громом среди ясного неба… Беременность Алисии перечеркнула все мои мечты и надежды… Но я не могу отказаться от этого ребенка. Слишком свежо в памяти то, какой со мной была моя мать… Я не хочу, чтобы мой ребенок был обделен родительской любовью…
Иво замолчал. Он сидел передо мной грустный, с поникшими плечами и ждал сочувствия… Но что я могла сделать? Ведь он был полностью прав: ребенку нужны родители, которые будут жить вместе и поддерживать друг друга. Правда, место Алисии в этой идиллической картине было весьма сомнительным. Алисия и поддержка — понятия не совместимые. Конечно, я могу ошибаться… Люди меняются под властью обстоятельств, кто знает, может быть, и Алисия станет другой…
Впрочем, в этот момент я нуждалась в утешении не меньше, чем Иво. Хоть я и не мечтала, не представляла себя женой Иво, не грезила о тех временах, когда мы будем вместе, мысль о том, что он навсегда отдалится от меня, была мне невыносима.
Мы сидели друг против друга и молчали. Впервые за долгое время я молчала не потому, что не могла говорить, а потому, что мне нечего было сказать. Точнее, сказать мне было что, но я прекрасно понимала — мои запоздалые признания не только не утешат Иво, но сделают ему еще больнее. Да, я, возможно, облегчу свою душу этой исповедью, но как быть с душой Иво?
— Вот так, Дона… — Иво попытался выдавить из себя улыбку, но она выглядела такой жалкой, что я готова была расплакаться. — Вот так… Часто обстоятельства бывают сильнее нас, и мы ничего не можем с этим поделать. Сейчас я жалею, что спасся с «Голубя»… Хотя, надо отдать должное моей спасительнице, она поработала на славу. А ведь это крушение чуть было не изменило всю мою жизнь…
Он хотел сказать что-то еще, но не смог. Только посмотрел на меня взглядом, от которого кровь
