— Вы можете не сомневаться в моей решимости, — успокоил его я. — Отступать больше некуда.
Все, похоже, уповали на мое мягкосердечие. Они заблуждались. Особенно те, чьей ставкой была жизнь.
Но я знал, что Мор как раз рассчитывает на мою непреклонность. Иначе я не стал бы орудием того высшего «умерщвления плоти», коего он так жаждал.
— То есть до следующего лета у нас не будет… порядка?
— Надеюсь, ваша любовь к порядку выдержит годичное испытание! — осадил я Крама, чересчур суетившегося по этому поводу.
— Вопрос в том, выдержите ли вы, ваше величество?
— Да, я предпочел бы, чтобы грешники раскаялись! Поэтому и предоставляю им много свободного времени для раздумий о превратностях жизни.
— Девяноста девяти из ста праведников вам недостаточно… Ах, да вы с особой серьезностью относитесь к титулу верховного главы церкви.
Разумеется, я считал его крайне важным для себя, поэтому резко ответил:
— Не надо подшучивать надо мной. И кстати, Кромвель, Уолси, конечно, уже не вернуть, но вам за ваши заслуги пора дать звание, которое будет соответствовать вашей деятельности. Поэтому я решил назначить вас государственным секретарем. Вы знаете, каковы его обязанности?
— Нет, не знаю.
— Тогда делайте то, что пожелаете.
Будет интересно понаблюдать, как именно он воспользуется новым назначением и во что это выльется.
Крутясь на жестком соломенном тюфяке в бывшей спальне Уолси, я спал неглубоким, беспокойным сном. Я даже не понял, наяву ли услышал голоса в прохладной предрассветной синеве. До моих ушей донеслась музыка, тихая, словно фантазия. Мелодия была исполнена легкой и сладостной небесной чистоты… Ангелы? Внимая ей, я весь обратился в слух, чувствуя, что поднимаюсь к облакам и лечу, широко раскинув руки. Вот так приходит смерть… и душа возносится к Богу, обретая Его…
Я пробудился, когда за окнами уже ярко светило солнце. Неужели придется возвращаться к земной жизни, из которой я вырвался? Я совсем не желал этого, но пришлось примириться с действительностью, встать, совершить утренний туалет.
Когда я вошел в столовую, раздался страшный шум. Во дворе за окнами веселилась и размахивала зелеными ветками толпа молодежи в карнавальных костюмах.
Наступил Майский день.
Медленно покачав головой, я развернулся и увидел, как юный слуга из числа студиозусов расставляет на столе тарелки. На голове его красовался чудной шлем с рогами, а платье пестрело разноцветными лентами.
— Ваше величество, поздравляю вас с благословенным маем! — воскликнул он.
— Спасибо. А то на меня напала забывчивость…
— Значит, вы не слышали пения?
Пение я слышал. Но…
— Какое пение?
— Майский хорал. Накануне праздника певчие обычно исполняют его на рассвете с башни Магдалины.
Ах, то были человеческие голоса…
— Мне не сообщили.
— Очень жаль, ваша милость.
Видимо, он говорил искренне.
— А эти наряды вы носите целый день? — спросил я.
— О, конечно! Хотя, бывает, мокнем в них под дождем или дрожим от холода. Но таковы праздничные обряды. Легенда гласит, что дьявол торгуется за свои души. А он парень не промах.
Да уж, нечистый своего не упустит.
— Ну и как же вы согреваетесь?
— Здесь, в Оксфордшире, мы пьем сидр, а не пиво. И по преданию, местный пивовар продал душу Сатане в обмен на обещание насылать в начале мая отвратительную погоду, дабы погубить цветущие яблони. Потому-то в это время всегда так холодно и дождливо.
— Всегда?
— Дьявол честно выполняет обещание.
— Выходит, он весьма благороден.
— Точно, ваша милость! Это вы отлично сказанули!
LXI
Осенью, сразу после Михайлова дня, когда закончились все пиршества и были обглоданы последние косточки праздничных гусей, состоялось венчание моего сына.
Пятнадцатилетний Генри Фицрой влюбился в сестру своего компаньона, Марию Говард, которая была моложе брата на два года.
Не имело смысла уговаривать Генри подождать, пока рассеется наваждение первой влюбленности. Она пройдет почти наверняка, но, с другой стороны, коли парню приспичило жениться, то лучшей невесты, чем из рода Говардов, я и сам не смог бы выбрать. Поэтому я дал юной паре свое благословение и устроил венчание в виндзорской капелле Святого Георгия.
Это бракосочетание не считалось государственным делом, несмотря на то что многочисленные титулы делали Фицроя одним из самых высокопоставленных пэров Англии: герцог Ричмонд и Сомерсет, лорд Уорден пограничных графств, вице-король Ирландии, лорд-адмирал Англии, Уэльса, Ирландии, Нормандии, Гаскони и Аквитании. Дело в том, что проведение грандиозных свадебных торжеств в то время, когда вся Англия должна присягать на верность Елизавете, привлекло бы ненужное внимание к другому претенденту на престол. Страсти по этому поводу уже накалились, одни изъявляли преданность принцессе Марии, другие — Елизавете. И политически ошибочно было бы напомнить всем и каждому о том, что еще один благопристойный отпрыск королевской крови достиг брачного возраста.
А выглядел он действительно отменно. Я гордился тем, что мальчик пошел в наш род и красотой, и умом, и царственными манерами.
Вторая причина заключалась в том, что Анна пока не подарила мне сына и для нее являлось источником постоянного раздражения то, что это удалось Бесси. Не следовало лишний раз напоминать об этом.
В то время меня озадачивало, почему Анна не может исполнить мое заветное желание. Явно не из-за того, что у нас было мало блаженных ночей на супружеском ложе. После возвращения из «паломничества» исчезли мои былые недомогания. Мы достигали телесной гармонии даже тогда, когда слова не могли перекинуть мостик через разделяющую нас пропасть — под пропастью в данном случае я понимаю те недоразумения, что иногда возникают между людьми. Тем не менее сына у нас так и не намечалось. Принцессе Елизавете уже исполнился год, она благоденствовала в Хатфилд-хаусе под присмотром своей сестры Марии, которая до сих пор упрямо называла Анну не иначе как «маркиза Пембрук». Упрямством она соперничала с Екатериной…
Выбирая кольца из восьмигранной, инкрустированной мозаикой испанской шкатулки, я задумался о Екатерине. Как и ожидалось, она отказалась подписать присягу. Но сделала это в своеобразной манере — попросту держала осаду в своих бакденских покоях, отказавшись впустить Брэндона и даже говорить с ним и его уполномоченными. Два дня он проторчал в Большом зале ее особняка, надеясь, что она появится и он сможет убедить ее дать определенный ответ.
Но, выяснив, что с ней взаперти кроме исповедника сидят еще и повара, а кладовые полны провизии, Брэндон понял, что вдовствующая принцесса может не выйти в течение полугода. Да как бы она не
