он слушал молча.
— Считаю своим долгом информировать ваше величество, — продолжал Стотдарт, — что полк английских войск и эскадра из пяти военных кораблей прибыли в Персидский залив, и на острове Карек уже высадились войска…
Мухаммед-шах не проронил ни слова. И только когда Стотдарт спросил, каков будет ответ, его величество прерывающимся голосом ответил:
— Мы сообщим вам…
Стотдарт поклонился и отошёл.
Ради сохранения престижа в глазах своих вельмож и войск шах пробыл под Гератом ещё несколько дней, но военных действий не возобновил. Затем отдал приказ об отводе войск. Батальоны Багадерана, Хассе, Шеккаки, Хоя, Тавриза, Казвина, Демавенда, Нишапура — около сорока тысяч сарбазов направились на запад, в пределы своей державы. Упавшая духом армия отходила, отбиваясь от беспрестанных налётов хивинцев, которые сопровождали её до самого Шахру-да, угоняя лошадей, скот, грабя походные склады и захватывая в плен зазевавшихся солдат.
МЯТИ-ТЕДЖЕНЕЦ
В то утро атрекцы, как обычно, в заливе у Чагылской косы ловили рыбу. Мужчин в селе почти не было. Только Махтумкули-сердар с Якши-Мамедом да их джигиты праздно сидели на ковре перед кибиткой, обсуждали житейские дела. Было о чём поговорить!
— Вот к чему привело его жалкое поклонение урусам, — внушал сидящим сердар. — Как только они поняли, что Кият целиком на их стороне, к тому же и просится к ним в подданство, они сразу стали нами распоряжаться, будто своим скотом. Отдали каджарам наш Гурген и всю речку Кара-Су, помогли шаху поставить на колени гургенских ханов…
— В Аркач надо ехать, — в какой уж раз предложил Якши-Мамед. — Надо посмотреть, как живут племена ахал и тёке. Надо соединяться с ними!
Якши-Мамед заговорил о том, что товары русские можно с собой прихватить, а оттуда тоже кое-что необходимое привезти. И в этот момент по аулу разнеслось пронзительное ржанье коня и быстрый топот копыт. Судя по всему, проехал одинокий всадник, но все джигиты выбежали взглянуть: кто такой. Возвратившись, джигиты, вылупив от удивления глаза, наперебой сообщили:
— Конь убитого Сазака вернулся!
— Весь в пене прискакал!
— От каджаров вырвался. Видно, из самого Тегерана бежал.
Махтумкули, Якши-Мамед и все остальные быстро поднялись с ковра и направились к камышовой чатме Сазака, погибшего два года назад в сражении с каджарами. На месте этой чатмы когда-то стояла хорошая кибитка, а теперь одинокая старушка — мать Сазака — смастерила из камыша чатму и доживала в ней своё последнее, отмеренное аллахом. Когда мужчины приблизились, то увидели: бедная Бике-эдже стоит на коленях, плачет, обхватив передние ноги скакуна, а он касается мордой её седой головы — и у коня из глаз текут слёзы. Заметив людей, старуха заплакала ещё сильнее:
— О, Сазак-джан, душа моя, сыночек мой ненаглядный! О, Сазак-джан! Вот и седло его! — Она поднялась на ноги и прижалась к ковровой попоне. — Вы посмотрите, люди, сколько прошло с тех пор, а конь верен моему Сазаку, домой вернулся. О аллах, хвала тебе, творцу миров, пощадил и пожалел беззащитную женщину!
Старушка плакала, но в её плаче не было мучительной боли, скорее в голосе угадывались нотки утешения: нет, мол, больше сына, но пришёл его верный друг, Алмаз, и он будет живым напоминанием о сыне. Поэтому джигиты не стали утешать старуху. Кто-то сказал, чтобы замолчала эдже. И все с недоумением стали гадать: откуда взялся скакун. Ведь не мог же он прибежать из тегеранской или астрабадской конюшни! Дорогу домой не нашёл бы. Да и люди бы давно его поймали или волки съели.
— Надо съездить на Атрек, в камыши, — предложил Овезли. — Там все наши йигиты, может они что-то видели.
Несколько молодцев тотчас вызвались «слетать» к реке, сели на лошадей и подались на восток. Участок, где рубили камыши, был примерно в фарсахе от селения. Посланцы уже приближались к этому месту, когда увидели своих, гасанкулийских парней. Те ехали навстречу, оглядываясь и грозя кому-то саблями.
— Это Мамед, сын сердара, второй — Якшимамедовский пострелёнок, а третьего что-то не угадал, — сказал, остановив коня, Овезли.
Увидев своих, подростки пришпорили коней и, едва подъехали, девятилетний Адына сказал, словно выпалил из хирлы:
— Там хивинцы! Одного мы убили. Мамед его из пистолета подстрелил, а конь убежал. Эх, поймать бы! Хороший скакун!
— Постой, постой, малыш, — перебил его Овезли и обратился к сыну сердара: — Мамед-джан, о каких хивинцах он говорит? То, что конь в аул прибежал, — это правда. Но неужели вы вступили в схватку с хивинцами?
Костлявый, горбоносый, как и отец, и надменный с виду Мамед усмехнулся:
— Мы не вступали в схватку. Их было человек десять, они ехали прямо к камышам, и нам ничего не оставалось делать, как отогнать их. Я выстрелил и убил одного. Остальные ускакали. А потом опять сунулись к нам. Тут мы решили, что пора уходить.
— Да, наделали вы беды, Мамед-джан, — проговорил Овезли. — Если это хивинцы — они теперь не отстанут. За одного убитого десятерых возьмут.
— Ничего не сделают, — отозвался Мамед. — Их немного.
— Ладно, давайте-ка быстрее в аул, а мы съездим туда, посмотрим.
Мальчишки поскакали в селение, а Овезли с джигитами, въехав в прибрежные заросли, скрытно, чтобы не заметили издали, двинулись дальше. Хивинцев они уяидели внезапно. Только миновали небольшую излуг 194 чину и сразу, словно выросли из-под земли, палатки — возле них люди, кони, верблюды. Овезли затаился в камышах и стал наблюдать. То, что это были хивинцы, — не вызывало никаких сомнений: жёлтые лисьи треухи торчали на их головах. Что они собирались делать, остановившись здесь, джигиты пока не могли понять. Но когда со стороны Гургена показалась одна, потом другая отара овец и множество верблюдов, ат-рекские джигиты догадались: хивинцы были в походе, напали на каджаров и отбили у них скот. Теперь они поднимутся по Атреку к Чату, а затем по Сум-барскому ущелью выйдут к Кизыл-Арвату. Конечно, сворачивать к морю, чтобы наказать гасанкулийцев за убийство одного человека, не было для них смысла. И всё же несколько всадников разъехались по равнине, как волки; видимо, искали убежавшего скакуна. Овезли решил ждать, что будет дальше.
Отары со стороны Гургена тем временем достигли стоянки, и хивинские воины, ловко орудуя длинноствольными ружьями, согнали их в кучу. Следом за отарами приблизилось к стану ещё не менее сотни всадников. Эти были в чёрных тельпеках. Овезли сразу догадался: текинцы. Их предводитель на белом скакуне и другой — в лисьей шапке — отъехали от палаток и стали смотреть в сторону Каспия. Машинально и Овезли повернул туда голову и увидел два русских парусника. Теперь ему стало понятно, почему хивинцы не идут вниз по Атреку, чтобы напасть на иомудов. Русские паруса придали атрекским джигитам смелости.
— Овезли-джан, — сказал один из джигитов, — давай спросим, чего они хотят? Если только коня, то вернём им его, чтобы не подвергать опасности весь аул. Если они нацелились, то ночью всё равно нападут.
— Ты прав, джигит, — согласился Овезли. — Могут напасть. Но я думаю: не в коне дело. У них столько всего награбленного!
Не раздумывая больше, джигиты выехали на равнину, и Овезли, сняв тельпек, принялся размахивать им. Хивинцы заметили. По неписаному правилу, пересчитав издали — сколько всего атрекцев, хивинцы выслали столько же своих для встречи. Этот благоразумный шаг с их стороны говорил о том, что они 7* 195
