конных хивинцев оружейным огнём. Потеряв десятка три убитых, те спешно отступили. Днём они зашли с севера и попытались пробиться к кораблям, где пока что хранился весь провиант, но лёд под лошадями треснул и несколько всадников оказались в воде. Глубина залива небольшая — пострадавших хивинцы спасли, но всё равно поняли, что по льду к судам пока что не подойди — надо ждать, пока лёд как следует окрепнет. Хивинцы откатились, захватив по пути овец и верблюдов.
Потянулись дни, полные тревог и опасений. Из кайсакских степей то и дело приносились вести. Осведомители — кайсаки на тощих лошадках, торопливо и бестолково называли урочища и аилы, где видели воинов Хивы. Трудно было понять, далеко или близко противник. «Ай, два-три дня пути», — следовал обычный ответ. Эта неопределённость держала постоянно гарнизон в напряжении. Казаки, линейные солдаты и чиновники ни днём, ни ночью не оставляли без присмотра подходы к укреплению. С наступлением темноты выставлялись усиленные караулы.
Лишь в начале января прибыл из Гурьева санный обоз. Тотчас к нему приставили большую вооружённую охрану и двинулись длинной вереницей по синеватому льду к Прорве. Слева каменистые, объятые снегом берега, справа — бесконечная равнина уснувшего моря. Ни зверя, ни птицы — природа мертва. Лишь фырканье лошадей да скрип санных полозьев.
Силыч ехал в четвёртых санях, в трёх перед ним разместились казаки с карабинами и гранатами. Слева, теснясь к берегу, продвигался казачий отряд в сто пятьдесят сабель. Предстояло пройти сто с лишним вёрст. Карелин надеялся одолеть их за двое суток. Вечером остановились на отдых. Надо было накормить лошадей, да и самим согреться у огня и отведать горячей пищи. Поставили палатки, разожгли костерки, хоть и знали, что огонь будет замечен издалека. Но что поделаешь? Иначе нельзя. Оцепили лагерь с трёх сторон, оставили без охраны только запад. Не зайдут же хивинцы с моря! Неужели хватит у них смекалки?! Да и расстояние какое надо покрыть, чтобы незаметно подкрасться с моря! Правильно распорядились. Хивинцев вовсе не было, и никто не нарушил тревожный сон экспедиции.
Появились они к концу второго дня. Когда стало смеркаться, едущие впереди казаки увидели далеко на юге зарево. Сразу даже не поняли — что это. То ли отсветы вечернего солнца, то ли пожар. Но чему гореть? А потом на берегу показалось несколько всадников. Постояли немного, стегнули лошадей, как по команде, и скрылись в белых сумерках.
— Ну вот и пришёл конец нашему покою, — сказал, слезая с саней, Силыч. — Принимай решение, господин капитан, — подсказал он ехавшему впереди офицеру.
— Думаете, хивинская разведка? — догадался тот и проворно соскочил с саней.
— Что ж тут думать. Через час-другой появятся всем отрядом. Прежде, конечно, силы взвесят: стоит ли на нас нападать.
— Смилуйся боже, сделай так, чтобы их было вдвое меньше, — то ли шутя, то ли от страха взмолился какой-то казак.
— Но-но, ты, паникёр! — повысил голос Карелин.
А пехотный капитан приказал подготовить к бою оружие и занять оборону всему обозу.
— Конных казаков отведите вон к тому утёсу, — посоветовал Карелин. — Пусть будут наготове. Если понадобится, налетят с фланга. Но я не думаю, чтобы хивинцев было слишком много. Сотни три, четыре — не больше. Крупными соединениями они не ходят.
В ожидании нападения противника простояли часа два, а то и больше. Хивинцы не появлялись, и не было никаких признаков их близкого присутствия. Часть казаков выехала на каменистый берег и отправилась дозором вперёд. Санный поезд двинулся дальше: становиться лагерем не было смысла. В десять вечера взошла луна, осветила ледовое пространство, и всё стало видно вокруг, как на ладони. И зарево словно притухло. И опять строили догадки — что бы такое могло быть? Но уже знал Карелин — что это, и сердце его сдавливала тоска, а в голове шумело. «Сволочи, — выговаривал он про себя. — Теперь найдут, на кого свалить свой позор эти Тимирязевы и Перовские!» Нет, он не боялся ни презрения вельмож, ни царского суда, хотя и видел их неизбежность: ведь впереди горели русские корабли, зазимовавшие на Прорвинском посту. Сколько их там? Четырнадцать? А сколько муки, сухарей, боеприпасов! Карелин видел иную беду, и эта беда казалась ему непоправимой. Он не сомневался, что огонь войны, вспыхнувший на восточном побережье, навсегда сожжёт у кочевников веру в русскую добродетель. Нет, теперь Силычу здесь делать нечего. У него попросту не хватит сил, чтобы восстановить свой престиж. Он жалел, что не нашёл духу отказаться от назначения в поход. Пусть бы осудили и расстреляли к чёртовой матери, чем заслужить презрение кочевников, с которыми прожил вместе полжизни!
Санный караван продвигался вперёд, но Карелин понимал, что делать на Прорве теперь нечего: пост разгромлен, суда спалены, люди побиты, а живые уведены в плен. На рассвете были замечены людские силуэты. Казаки выехали вперёд и привезли четверых обмороженных музуров и купца Герасимова. Все они были изнурены до крайности и уснули, едва их уложили в сани. Напрасно Карелин тормошил Саньку, спрашивал, много ли там хивинцев: купец шевелил губами, мычал, но проснуться не мог. Тогда Карелин приказал армейскому капитану остаться с половиной солдат при обозе, а сам, взяв с собой полтораста конных казаков, выехал на каменистый берег и повёл отряд на юг. Ехать здесь было ещё труднее, чем по льду. Лошади то и дело проваливались по самую грудь в сугробы, спотыкались и испуганно храпели. Пришлось вновь спуститься на лёд и ехать шагом. Лишь на отдельных участках, где лёд припорошило снежком, лошадей пускали рысью. Часа через три приблизились к Прорве и остановились, поражённые картиной разгрома. Восемь судов догорали на белой ледяной равнине, и не было вокруг ни души. Подойти к горящим расшивам и кусовым лодкам было невозможно: лёд вокруг них растопился, и в полыньях чернела вода. «Почему только восемь?» — подумал с безразличием Карелин. — Где же остальные?» И когда одна из расшив, охваченная пламнем, с треском и шипением опустилась под лёд — всё стало понятно. Выехав на берег, казаки увидели начисто разваленную казарму и несколько трупов. Целая стая лисиц и шакалов кинулась в разные стороны со двора.
— Ох, горе-горюшко, — сказал казак, ехавший рядом с Карелиным, — мало того, что жили кое-как, но и после смерти адские мучения. Всех как одного звери пообгрызли.
Карелин приказал закопать трупы. Казаки отыскали лом и несколько лопат, похоронили товарищей в братской могиле, дали залп и вновь сели на лошадей. С берега Карелин вновь посмотрел на сгоревшие суда — теперь их было только шесть, остальные ушли под лёд. Видимо, подо льдом был и «Святой Николай», ибо оставшиеся пока на поверхности суда ничем не напоминали шкоут Герасимова. Карелин вспомнил, что в трюмах шкоута лежали бочки с порохом и боеприпасы. Конечно же, начинённый взрывчаткой, шкоут, наверное, ушёл на дно одним из первых.
Отряд возвращался прежней дорогой. Чёрный дым поднимался над Прорвинским постом и уносился по синему небу в кайсакские степи. Белые безмолвные просторы, полные угрожающей таинственности, тяготели над людским сознанием.
Санный караван пребывал на том же месте, где его оставил Карелин. Спасшиеся от жестокой смерти музуры и купец Герасимов всё ещё спали. Карелин распорядился устроить казакам двухчасовой отдых и двигаться назад.
Герасимов очнулся от сна вечером, в пути. Приподняв голову, повёл мутными глазами и, вспомнив что с ним произошло, порозовел лицом.
— Силыч! — слабо позвал он ехавшего рядом на коне Карелина.
— Ваше скородие! — окликнул Карелина казак. — Купец никак проснулся.
Карелин остановил коня, слез, бросил поводья казаку и сел в сани с Герасимовым.
— Вот так-то, браток, на войну ходить, — с печальной усмешкой сказал он и полез в карман га трубкой.
Герасимов вздохнул и смущённо отвернулся. На глазах его выступили крупные слёзы. Какое-то время усилием воли он сдерживался, но не выдержал и зарыдал в голос.
— Силыч, милый, да что же это творится? Шкоут-то на мильон с лишним… И музуров почти всех. Что ж я бабам ихним скажу. Как оповещу о смер-тушке? Ведь они всех вместе с корабликом спалили!..
— Перестань, перестань, Саня, — успокоил его Карелин.
— Да уж лучше бы помереть, чем такое вынести!
— Да прекрати ты! — прикрикнул на него Карелин. — Что ты, как вдовушка, нюни распустил? Тоже мне, мужик русский!
