часто вспоминает. «Забыл, говорит, нас Силыч, небось, де-лов много в Петербурге».
— Дел много, Саня, — согласился Карелин. — Считай, чуть ли не три года проторчал в кабинетах департамента. Вовсе отвык от походной жизни. Хотел было нынешней осенью податься в дальние края, ан война грянула.
— И какого хрена этот хин держит наших пленников?! — с досадой выругался Герасимов. — Отдал бы их — и нам хорошо, и ему самому спокойнее.
— Пленные, Саня, предлог. Политика государя глупа, вот в чём корень зла. Сколько лет старались к миру и вот — на тебе!
Ветер не унимался: разгуливал по взморью и над городком весь день. И вечером, когда Силыч лежал в постели, ветер завывал в трубе и швырял в окно ракушкой. А утром наступила вдруг тишина, и от этой тишины стало холодно в гостиной комнате. Карелин догадался: пошёл снег. Глянул в окно — так и есть. Над пристанью кружились хлопья, а ветра словно и не бывало. Герасимов вошёл, помотал головой:
— Вот тебе и война. Хватят казаки лиха в кайсакской степи. И кой их чёрт дёрнул, глядя на зиму, Хиву брать? Ума не приложу. Промежду прочим, Силыч, ночью обоз уральцев приволокся.
— С этого бы и начинал, — повеселел Карелин, вышел в коридор и загремел умывальником.
Спустя час он уже был на пристани, зычным голосом командовал, чтобы купчишки поторапливались, не сидели сложа руки, а загружали катера сухарями и везли на корабли. Шестнадцативесельные катера забирали сразу мешков по пятьдесят. Музуры тяжело налегли на вёсла. Лёгкие хлопья снега кружились над судами, словно мухи, и растворялись в синей спокойной воде.
В полдень корабли один за другим поднимали паруса и уходили в открытое море. Первым шёл «Святой Николай». Карелин стоял у борта и смотрел на берег. Гурьев-городок выглядел с моря игрушечным, а люди на берегу — муравьями. Когда берега вовсе скрылись в снежной мгле, Силыч зашёл в отведённую ему каюту…
Бывали годы, когда снег выпадал в гурьевских равнинах и раньше ноября. Но снег неустойчивый. Выходило из-за туч солнце, пригревало землю — и белого покрова как не бывало. А этот снег что-то не походил на прежние гурьевские снега. Прошли сутки, как парусники в море, но снег не переставал, да и конца ему не было видно. Музуры два раза в день очищали палубу, выбрасывали за борт деревянными лопатами горы снега. Управлялись с необычной работой живо, с прибаутками. Но куда сложнее оказалось стряхивать снег с парусов. Заскорузлый на ветру снежный наст намертво прилипал к полотнищам и давил на корабли сверху с неимоверной силой. Парусники плохо повиновались, кренились при самом лёгком волнении, и всё время казалось — вот сейчас какой-нибудь из них опрокинется. Моряки с опаской поглядывали вверх на паруса и переговаривались: что делать, как быть?
— И за какие грехи мучимся? — не переставая, канючил Герасимов. — Ну иное дело, кабы хивинцы сами на нас напали! Тогда, конечно, хватай ружья и в штыки. А то ведь мы — зачинщики!
Герасимов явно играл на чувствах Карелина. Знал распрекрасно, что кочевники всего побережья боготворят Силыча за его ум, за человечность. Санька иной раз даже хвастался перед знаковыми господами, дескать, Карелин сможет от Тюб-Карагана до Хивы дойти, и ни один кайсак его не тронет. Господа хорошие усмехались: «Да что он — вождь у них или хан?» «Не скажу, кем они его считают, но если б захотел Силыч, они бы его назначили своим ханом», — уверял Санька. И теперь Герасимов не столько из-за мучений, сколько из того, чтобы польстить Карелину, завёл разговор о никчёмности похода. Карелин угадал ход его мыслей, однако разговор поддержал с охотой:
— Ни хивинцы, ни кочевые кайсаки ни в жизнь не нападут на Россию. Силы неравные. Другое дело — шкодят, налетают на караваны. Но опять же тут Хива ни при чём. Аллакули сам не может справиться с разбойниками, несёт громадные убытки от них. Хивинцы, Саня, если хочешь знать, боятся нас. — Силыч оживился, откашлялся, набил трубку, задымил и продолжал: — Вот, скажем, в двадцать пятом году. Я тогда, одинокий прапорщик, только-только познакомился с учёными-натуралистами, и они предложили мне участвовать в экспедиции к Аральскому морю. Ну, ты слыхал, небось, об экспедиции полковника Берга по исследованию Усть-Урта? Вальховский, Анжу, Лемм, Эверсман — прекрасная компания. Правда, последний малость нечист на руку, ну да хрен с ним. С нами было около двух с половиной тысяч солдат и уральских казаков, к тому же шесть орудий в упряжках. Никаких воинственных намерений, однако, у нас не было. Войско держали на случай — чтобы отбиться, если хивинский хан нападёт. Спустились с плоскогорья, двинулись к Аралу, и тут сообщают нам кайсаки, будто хан Хивы хочет встретить нас хлебом-солью, ключи вручить от своей столицы и отдать всех пленных. Мы тогда посмеялись: «На кой чёрт нам их ключи, когда мы занимаемся научными делами!» А хивинцы и вправду перепугались. Остановились мы в старой крепости: вдруг видим — входит к нам во двор громадный, разряженный в разноцветные лоскуты слон. А за слоном, тоже в тряпках — верблюды и хивинцы на породистых жеребцах. Сбежались мы. не поймём — что за представление. Сам Берг явился, спрашивает знатного хивинца: «Откуда и зачем пожаловали?» А тот упал на колени, руки приложил к груди и взмолился: возьми, мол, ак-паша, этого слона в подарок, только не убивай наш народ и не разоряй хивинские города. Берг посмеялся над послом, успокоил его, заверил в дружбе, а от слона отказался. «Чем, говорит, мы его кормить будем. Да и доведёшь ли его до Оренбурга?» Не принял, словом, никаких подарков…
Плыли всю ночь и утро, а в полдень флотилия стала на якорь в устье Эмбы. Карелин решил, что дальше двигаться к Прорвинскому посту нет никакого резона. Ночью ртутный столбик опустился до у берегов образовалась ледяная корка. Чего доброго замёрзнет море и на глубине! Единственное, на что отважился Карелин, — пригласил к себе Герасимова и сказал:
— Вот что, Саня. Твой шкоут начинён порохом и боеприпасами. Если не доставим этот «провиант» к Прорвинскому посту вовремя — изменниками и предателями назовут. До суда дело дойдёт. Давай-ка плыви туда немедля. Шкоут твой, думаю, легко взломает ледяной панцирь. А эти кораблики застрянут на полпути.
— Без провожатых? — насторожился Герасимов.
— Да тут ведь сутки ходу всего. К тому же на Прорве уже двенадцать парусников есть. Одиноким не окажешься. Ну, с богом, Александр Тимофеич!
Карелин сел в катер, и гребцы направились к берегу, где вился дымок и виднелись каменные домики. С других судов тоже отправлялись на землю. Всё пространство от берега до корабля заполнилось гребными судами. Тонкий ледок похрустывал и ломался со звоном, словно стекло. А от Эмбы несло таким диким холодом, что подгибались колени и сводило плечи.
С берега Карелин долго смотрел на шкоут Герасимова, пока он не скрылся из виду. Потом отправился к баракам и занялся размещением людей и провианта.
Утром термометр показал — 33, и всё пространство от берега до кораблей и дальше до самого горизонта покрылось прочной коркой льда. Первыми на лёд выбежали рыбацкие дворняжки. Осторожно оглядывали стоявшие поодаль корабли, принюхивались, а потом побежали к ним, не боясь провалиться под лёд. Несколько казаков, отважившись, тоже ступили на лёд. Не провалились. Постукали каблуками по льду— держит. Наблюдавший со двора за казаками Силыч удручённо сказал коменданту:
— Ну, вот и всё. Намертво сели… До самого лета. Придётся, как тогда, ехать в Гурьев, снаряжать санный обоз.
В этот же день пятеро служивших с прапорщиком сели в три повозки и отправились берегом в Гурьев. А ещё через день Карелин пригласил к себе здешних туркмен-човдуров, кибитки которых стояли на окраине городка, и попросил, чтобы отправили они людей в сторону Прорвинского поста и разузнали: доплыл ли шкоут купца Герасимова до места назначения? Те безоговорочно согласились, ибо считали долгом выполнить любое поручение Силыча. Другая группа конных туркмен со старостой Бекченгаем отправилась в сторону Усть-Урта: надо было узнать, где находится экспедиция генерала Перовского. Дошла ли она до Ак-Булака? Если дошла, то почему нет связных, которые бы сообщили, когда вывозить запасной провиант в стан войска.
Дня через три поступили вести от туркмен: все купеческие суда у Прорвинского поста вмёрзли в лёд, а подготовленные к отправке чувалы с пшеницей и овсом захвачены хивинцами. Они внезапно напали ночью и разграбили склад. Лазутчики вернулись со стороны Прорвы вечером, а под утро на Эмбииское укрепление напала хивинская конница. Охрана казаков заметила приближающегося противника и подняла тревогу. Гарнизон успел вооружиться и, заняв круговую оборону на каменных стенах и у ворот, встретил
