хорошо укреплена, надо напасть внезапно. Ты возьмёшь свою и ещё две сотни и нападёшь перед рассветом.
— Ваша воля, сердар, — удовлетворённо отозвался Тедженец.
Вечером три конные сотни выступили из Чага-на и подались на север, к кабаньему озеру. Кони шли тяжело, проваливались по самую грудь в снег. Пустили вперёд верблюдов, целое стадо — их прихватили попутно. Они шествовали, приминая снег, после них лошади шли спокойно и норовисто. К тому же верблюды, шествуя впереди, как бы прятали за собой всадников. В полночь подошли почти к самой крепости, но русские даже не выказали никакой тревоги. Тедженец остановил отряд возле кабаньего озера и приказал воинам не отпускать верблюдов — пригодятся. Тут же отправил он на разведку трёх всадников. К рассвету они вернулись и доложили: крепость обнесена не очень высоким дувалом, казарма охраняется часовыми, а лошади на заднем дворе — к ним подойти легко.
— Это хорошо, — потёр ладони Тедженец. — С соизволения всевышнего, мы возьмём у них лошадей. Без лошадей они далеко не уйдут.
На рассвете, когда единственный русский пёс, который беспрестанно тявкал на косорогую луну, уснул, хивинцы почти бесшумно подъехали с тыла, сняли часового и ворвались в конюшню. Русские солдаты ещё и не успели понять, что происходит, а их лошади все до одной были угнаны в степь. Началась беспорядочная стрельба и угрожающие крики, но это только развеселило Тедженца.
— Зачем они кричат, эти свинопасы? — сказал он возмущённо. — Мы взяли только их лошадей, но раз они угрожают, то мы заберём и их самих!
Зная, что теперь у русских нет ни одной лошади, хивинцы повели себя нагло. Они всем отрядом, гоня впереди себя верблюдов, подъехали почти вплотную к стенам Таш-Калы, и один горластый онбаши прокричал:
— Эй вы, дети свиней! Всё равно вам теперь не выбраться отсюда. Сдавайтесь на милость льва гор и пустынь, отца победителей, побеждённых и тех, которые будут побеждены!
Никто не отозвался, лишь прогремел одиночный выстрел и пропела шмелём пуля. Затем пригрозили по-киргизски:
— Убирайтесь прочь, нечестивцы! Русский царь— милосерден, но коли прогневите его, оставит вас корчиться в снежном поле. Лучше сдавайтесь — нас в тысячу раз больше!
Хивинцы с удивлением выслушали ответ и подивились: почему за русского царя сражаются мусульмане? Тедженец вспомнил о письме иомудов и подумал: «Оказывается, много мусульман перешло к русским. Оказывается, есть что-то сильнее веры!» Он велел прокричать киргизам, чтобы уходили от урусов — и аллах простит им содеянные грехи, но оттуда, из крепости, понеслись грубые матерные слова.
— Вперёд! — воскликнул озлобленно юзбаши. — Мы заставим их плакать у нас в ногах! Вперёд, вперёд, у-рр!
Напирая на верблюдов и размахивая саблями, хивинцы приблизились к стене и воротам, и тут случилось неожиданное. Ворота распахнулись, и со двора с винтовками наперевес и с криками «ура» выскочили русские солдаты. Ловко лавируя между верблюдами, они бросились на всадников Хивы в штыковую атаку и не только отогнали хивинцев, но и поснимали с лошадей не менее пятидесяти человек. Отряд Хивы отступил, а русские, не теряя времени, загнали «осиротевших» верблюдов к себе во двор. Отъехав на версту, Тедженец, ругаясь, слез с коня, снял с себя шубу, халат, рубаху и позвал лекаря. На плече Тедженца алела кровью рана. Русский солдат штыком едва не ткнул ему в сердце — еле успел увернуться.
— Проклятые свиноеды, пожиратели сала! — ругался Тедженец, в то время как лекарь шептал, быстро-быстро шевеля губами, и прикладывал к ране квасцы, чтобы остановить кровь. Затем он приложил к плечу снег и обмотал тряпкой.
Тедженец увёл отряд за кабанье озеро, в Чаган, и там устроил ночлег. На другой день подошли ещё три сотни конников Худояр-бия. Выслушав раненого юзбаши, сердар побранил его за неумные действия:
— С соизволения аллаха, надо было нападать сразу на людей. Но если вы взяли у них коней, то надо было ехать дальше, ибо русским ничего не остаётся, как сдаться на нашу милость!
Во второй половине дня, когда поутих ветер и немного пригрело солнце, хивинцы двинулись на север, не тронув Таш-Калы. Спешили встретить основные силы Оренбургского войска. К вечеру небо очистилось от туч и стало синее моря. Солнце присело на краю белой бесконечной кайсакской равнины. Алое зарево залило снег, словно кровью. Впереди, над равниной, кружились, садились и взлетали стервятники. Птиц было так много, что казалось, они слетелись сюда на кровавый пир. Когда конники подъехали ближе, то увидели множество подохших верблюдов. Запорошённые снегом трупы животных валялись с разодранным до кишок брюхом, некоторые были без ног. Оглядывая брезгливо падаль, Тедженец догадался, что верблюды пали от бескормицы и мороза. На некоторых были русские пеньковые верёвки — значит, эти верблюды из каравана Перовского. Тедженец не мог понять, отчего многие животные без задних ног.
— Вах-хей! — удивился недогадливости своего юзбаши Худояр-бий. — Разве не видишь, что ноги отрезаны саблями? Это голодные русские казаки постарались…
И Тедженец понял, что один из русских караванов дошёл до этого места, потерял часть верблюдов и спешно возвратился назад.
Ночью хивинцы достигли урочища Хатаб и здесь узнали о злой участи урусов. По сведениям кайсаков, генерал Перовский потерял в снегах до десяти тысяч верблюдов, и многие его солдаты поотморозили ноги и руки. Всё русское войско возвратилось на Эмбу: по слухам, генерал хочет дождаться весны, а потом двинуться к Хиве с новыми силами. Худояр-бий дал отдых своим сотням до рассвета и пустился догонять урусов.
Днём хивинцы неожиданно натолкнулись на встречный караван. Навьюченных верблюдов сопровождало с полсотни казаков. Худояр-бий, не задумываясь, приказал захватить караван неверных. Конники, дико вопя и размахивая саблями, кинулись с двух сторон, отогнали казаков и захватили, по подсчётам Тедженца, пятьсот тридцать восемь верблюдов. Семерых казаков взяли в плен, среди них был прапорщик — калмык Аитов.
— А, сатана, — злорадно ухмыльнулся Тедженец и приставил нож к горлу калмыка. Потом отвёл лезвие и сорвал с полушубка прапорщика погоны. Когда подъехал Худояр-бий, Тедженец пояснил: — Сердар, вот, оказывается, откуда берётся сатанинское племя— от калмыков! Они изменяют своей вере и становятся погаными шайтанами.
— Куда едешь? — вежливо спросил Худояр-бий.
— В Хиву еду, — ответил, не моргнув, Аитов. Он понял: если сейчас растеряешься, то его, наверняка, убьют и оставят на съедение птицам.
— Ты изменил своему генералу? — догадался Худояр-бий. — Поистине, ты сатана!
— Нет, господин, — хладнокровно отвечал прапорщик. — Я верен своему генералу. Я еду в Хиву на переговоры с самим Аллакули-ханом. Я — посланник Перовского.
Хивинцы, обступив пленника, рассматривали его с недоверием. Худояр, подумав, пожалел, что напал на караван. «Может быть, Хива-хану было угодно, чтобы мы не тронули посланца? Но слава аллаху, сам посланец живой — значит, нам ничего не грозит». Худояр задумался, посмотрел на Тедженца, который тоже был немного растерян, и сказал:
— Юзбаши, ты второй день жалуешься на свою рану. Повелеваем тебе взять этого свиноеда и отвезти к великому хану.
— Ваша воля, сердар, — живо отозвался Тедженец. Ему и в самом деле было тошно от укола русского штыка. Рана ныла и чесалась, а лекарь только и делал что прикладывал снег и приговаривал: «С соизволения всевышнего всё пройдёт!»
Двинувшись в обратный путь, Тедженец ехал рядом с пленным посланником и донимал его расспросами.
— Говорят, твой народ был на службе Чингис-хана, зачем теперь вы живёте среди урусов?
— Мы бросили землю ойратов и подались к Волге, чтобы уберечь свой народ от гибели, — неохотно отвечал Аитов. — Если б не ушли, то теперь бы нас давно не было.
— А урусы вас не убивают?
