соседа. А вы, гоклены, совсем забыли, что по соседству с вами ядовитый змеёныш — внук Фетх-Али-шаха. Наверно вы подумали — он не придёт к своим подданным?
Последними словами Кият напомнил гостю, что четыре года назад, когда каджары вторглись в гокленские земли, некоторые ханы в страхе за свою жизнь не оказали сопротивления и подписали фирман о подданстве. Затем, когда умерли Абоас-Мирза, возглавлявший поход на гоклен, и старый шах Фетх-Али, гоклены осмелели и стали выходить из повиновения. Ханы, подписавшие фирман, были отстранены: их место заняли другие. В числе последних был и Алты-хан. Сейчас, выслушав справедливый упрёк от патриарха иомудов, он сказал:
— Кият-ага, персидское подданство целиком на совести тех ханов, которых нет теперь в живых. А мы не клялись шаху и не хотим служить каджарам.
Кият негромко засмеялся:
— Служить не хотите, но и выстоять перед ними не можете.
— Да, это так, Кият-ага. Гоклены пока малосильны.
— А почему вы сразу не позвали на помощь? Вы вспомнили обо мне, когда вам стало больно от мечей и страшно от текущей крови!
— Мы хотим сами справиться со своей бедой, но зачем сейчас об этом говорить? — взмолился Алты- хан. — Кият-ага, скажи своим джигитам — и они разгромят войско Максютли. Потеряешь время — сам в беде окажешься. Максютли подумает: «Кият гокленам не помог, значит, сил мало. А если у него сил мало, значит, и его аулы можно сжечь!»
— Ну, ну, не пугай, — добродушно возразил Кият-хан, понимая, что Алты прав. — Ладно, сердар, не отчаивайся. Конечно, прогнать каджаров — наше общее дело. Ты отправляйся на Атрек и жди моего слова.
— Хан, не медли, — взмолился Алты-хан.
— Я не бросаю слов на ветер, — строго отозвался старик и поднялся с ковра. — Завтра, следом за тобой, выедут к Махтумкули-хану мои нукеры. Они отвезут мой фирман, чтобы иомуды напали на каджарский лагерь. Аминь.
Отряд гокленов покинул Дарджу вечером. Утром, с приказом патриарха, пустились в путь нукеры. И едва они скрылись за горами, оставив за собой облачко пыли, приехали люди с Челекена.
Слуга хана, Атеке, опередив остальных приезжих, кинулся бегом к белой юрте. Увидев возле тамдыра служанок и среди них старую Бике, заговорил быстро и сбивчиво:
— Бике-эдже, быть мне пылью у твоих ног, буди скорей хана! Разговор у меня к нему.
Старуха свысока оглядела тщедушного Атеке, однако поняла, что он привёз важные вести. Бике-эдже несмело заглянула в кибитку, вполголоса окликнула ханшу. Тувак, заспанная и непричёсанная, отодвинула килим, увидела мужчин и вновь спряталась в юрту. Спустя некоторое время она вышла, щурясь от светлого апрельского утра и разглядывая тех, кто посмел потревожить её в столь ранний час.
— Ты, Атеке? — то ли спросила, то ли удивилась Тувак. — Какие новости привёз?
— Ханым, позволь мне увидеть самого… Вести хорошие…
— Да говори же! — повысила голос Тувак. — Или ты перестал узнавать свою госпожу!
— Ах, ханым, — подобострастно заговорил слуга. — Кто ещё преданнее меня служит вам! Волею Булат-хана сообщаю, да и собственными глазами видел: русские корабли приплыли…
— Вий! — радостно вскрикнула женщина и, придерживая подол малинового кетени, метнулась в юрту.
Кият вышел насторожённый, но довольный.
— Входи, Атеке, чего стоишь? Мой дом для тебя всегда открыт. Входи же.
Тувак на радостях сама взялась вскипятить чай. Очаг разожгла, кумган с водой на огонь поставила. Входить в юрту при госте и слушать, о чём там говорят, она сочла неприличным. Но любопытство её было столь велико, что Тувак то и дело подходила к кибитке и тихонько, будто невзначай, отодвигала килим. Атеке сидел на пятках и, рассказывая, всё время вставал на колени:
— Два Санькиных корабля приплыли. Письмо Булату передали, сказали ему, чтобы тебе отвёз. А Булат меня сюда послал. Говорит, через три дня из Баку человек ак-падишаха приплывёт, пусть Кият-ага побыстрее приедет!..
— Хорошие вести, Атеке, — сказал Кият, когда понял, что больше слуге сказать нечего. Привалившись локтем к подушке, он открыл костяной ларец, достал из него горсть монет и высыпал в ладони Атеке. Молодец, — похвалил ещё раз и распорядился. Иди ишана поднимай, пусть собирается.
Выехали на другой день, едва забрезжил рассвет. Ещё не погасли все звёзды, а уже с коней пересели в киржим, расправили парус. К полудню пересекли Балханский залив и вдали увидели Челекен. Причалили к аулу Карагель, сошли на берег. Пока здоровались с челекенцами, прискакал из своего аула Булат-хан. С седла ещё не слез, залопотал радостно:
— Осенил нас аллах счастьем, Кият-ага, вот на, читай — письмо тебе. По-русски писано!
Кият развернул гладкую белую бумагу, сощурился и по слогам прочитал:
«Высокопочтенному и высокостепенному старшине иомудского племени туркмен, владельцу Челекена и Дарджи, Кият-хану. От начальника экспедиции к восточным берегам Каспийского моря, коллежского асессора Карелина. Желаю здравия, благоденствия и во всех делах успеха…»
Старческое лицо хана осветила гордая улыбка. Он посмотрел на столпившихся вокруг него челекенцев, свернул письмо и важно сказал:
— Потом прочитаем;
Булат-хан, беря его под руку и уводя к аулу, вновь заговорил с большой радостью:
— Утром проснулся, смотрю: три корабля в море стоят. Сразу узнал — русские. Эй, люди, говорю, садитесь поскорей в киржимы да отправляйтесь и привезите сюда дорогих гостей!
— Санька, значит, приплыл? — поднимаясь в гору и тяжело дыша, спрашивал Кият.
— Не Санька, брат его, — пояснил Булат-хан. — Санька с царским человеком в Баку пока, вот-вот приплывут. А этот — брат Санькин…
— Хорошо приняли гостя? — Выйдя наверх к своим кибиткам, Кият остановился.
— Хорошо, хан-ага. Этот купец предупредил, чтобы побыстрей приготовили рыбу и всё остальное. Санька приведёт корабли, сразу загружать начнёт.
— Персидские лодки приходили? — спросил Кият, входя в юрту и оглядываясь на идущих сзади Тувак и её служанок.
— Были, хан-ага… Солью, нефтью загрузились.
— Больше Багир-беку не давай… Ни тулуна нефти, ни крупицы соли.
— Хорошо, хан-ага, больше не дадим.
Кият сел, надел очки и впился взглядом в строки карелинского письма:
«Купец Александр Герасимов крайне соболезнует, что против воли своей задержанный здесь по проискам неблагонамеренного ему человека, нарушил договор, заключённый с вами и вашими храбрыми однородцами, и лишился возможности прибыть к вам вовремя, то есть осенью прошлого года…».
— Проклятье их роду! — воскликнул Кият, сунул руку под ковёр и достал талаги Герасимова. — Булат-хан, — попросил он, едва сдерживая злость, — этого Багир-бека близко к острову не надо подпускать. Это его рук дело! — Кият-хан потряс талагами и опять положил их под ковёр.
«Но бог милостив, — продолжал читать письмо Кият, — и с его святою помощью надеемся, что это кратковременная неприятность послужит к теснейшему и самому прочному на будущее время дружеству между вашим племенем и русскими. Я предоставляю себе удовольствие дальнейшего объяснения по торговле и промышленности до личного с вашим высокостепенст-вом свидания. Теперь же прошу принять в знак глубочайшего моего почтения подарки при сём посылаемые и уверение в совершенном моём почтении и преданности…»[3].
— Где подарки? — спросил Кият.
— У нас пока, хан-ага… Сейчас мы их… — Булат опрометью, словно тряпичный мячик, выкатился из юрты. Кият выругался ему вслед и, выглянув из кибитки, позвал Тувак:
— Тувак-джан, зайди сюда, где ты там спряталась?!
Вскоре вернулся Булат-хан. Следом за ним подъехала арба с чувалами. Слуги принялись извлекать из мешков и заносить в юрту отрезы бархата, полосатые нанки и китайки, пиалы фарфоровые и чайники.
