как ни в чём не бывало, везли бочки с солёной рыбой и мешки с вяленой, и в жестяных банках — икру. Увидел Якши-Мамед и своего отца. Окружённый деловыми, торговыми людьми — аксакалами, он спокойно смотрел в море, словно и не подействовала на него встреча с Путятиным, словно и не хотел знать патриарх, что сейчас надо народ на коней сажать п отправлять в бой. «Нет, пока не унесёт этого старого дурака Чёрный ангел, нам с рыбаками и торговцами не справиться!» — зло подумал Якши-Махмед и решил: купцу надо помешать.
Санька с тремя музурами вылезли из катерка, не очень уверенно ступили на мокрый ракушечник. Видно, почувствовал купец общее настроение атрекцев. Да и как не почувствовать: одни хмурятся, другие улыбаются, а третьи — вовсе матерятся и угрожают. Кият-хан, как бывало и раньше, похлопал Саньку обеими руками по плечам, спросил о здоровье, об отце и повёл к себе, в пустую юрту Кадыр-Мамедя. Рыбаки, загорелые, с огрубевшими обветренными лицами, шли рядом с купцом, словно оберегая его от кого-то. И Герасимов удручённо подумал: «Ох, не надо было ехать сюда. Принять бы на паруснике товары— и баста».
Из толпы тем временем стали доноситься возгласы: «А долги он привёз? Расплачиваться будет?» Санька не понял, о каких долгах спрашивают атрекцы, но вспомнил о Михайле: «Может, он задолжал? Вот ещё нелёгкая!»
Возле родового порядка киятовых сыновей навстречу толпе, идущей вслед за купцом, выехал Махтумкули-сердар с отрядом джигитов.
— Хан-ага, — сказал он с насмешкой Кияту, — в Гасан-Кули хозяева мы: я и твой старший сын. Нам угодно, чтобы дорогой гость сначала побывал в наших юртах!
— Невежливо так говорить, сердар, — сказал с обидой Кият. — Купец приехал торговать, а не на кошме с пиалой сидеть. Уходи с дороги.
— Нет, уважаемый хан-ага, — Махтумкули-сердар слез с коня и встал между патриархом и Герасимовым. — Вот и Якши-Мамед так же думает. Если я не прав, то сын твой прав. Пусть он скажет.
— Да, отец, — повысил голос Якши-Мамед, — Мы знаем, что у тебя к купцу дело, но и мы без дела не живём. Он нам тоже нужен. Он задолжал нам десять тысяч реалов!
— Бог с тобой! — воскликнул изумлённо Санька. — Вот антихрист-то! Да когда я у тебя брал деньги, Якши?! Ты что — спятил?
— Уважаемый, не оскорбляйте его, — возмутился Махтумкули-сердар. — Пойдёмте к нам, там разберёмся…
Джигиты оттолкнули купца и его трёх музуров от Кията и рыбаков и повели в другую сторону, к мечети, где жил сердар. Кият направился туда же, но сердар усовестил старца:
— Хан-ага, вы дожили до почтенного возраста, но не научились правилам хорошего обращения. Идите отдыхайте. Когда вы понадобитесь, мы позовём вас…
Это было самое унизительное оскорбление, какое когда-либо слышал патриарх. Ошеломлённый, пожёвывая беззубым ртом и топчась на одном месте, он взмахивал руками, сердясь, выговаривал обидные слова и грозил:
— Не будет моего прощения вам, сердар! Не будет и тебе прощения, Якши-Мамед!
Уходя к кибиткам среднего сына, он увидел, что не одинок: за ним шла огромная толпа рыбаков и киржимщиков, готовая в любое время выполнить волю своего патриарха.
Тем временем джигиты сердара ввели Герасимова в восьмикрылую, богато убранную юрту, и Махтумкули-хан надменно сказал:
— Сколько посещают нас эти свиноеды, но никогда не снимают обувь, входя в кибитку. Йигитлер, разуйте-ка его!
Джигиты засмеялись, повалили Саньку и бесцеремонно сдёрнули с него сапоги.
— Садись, садись, купец, — грубовато подтолкнул его Якши-Мамед, указывая на ковёр. — Привёз деньги?
— Какие деньги? О чём ты, Якши? — испуганно заговорил Герасимов.
— Твой брат должен был выплатить мне, но его убили! Мы не выпустим тебя отсюда, пока не отдашь долг.
— Якши-хан, — справившись со страхом, возразил Санька… — Может быть, и брал Мишка у тебя деньги, но где расписка?
— Не деньги он взял, сатана, а рыбы и икры, лебяжьего пуха и ковров взял на десять тысяч. Сказал: «Приеду — чистыми реалами отдам»…
— Ай, что с ним толковать, — вмешался в разговор Махтумкули-сердар. — Все эти купцы-свиноеды — один жадней другого. Дай-ка я его немного припугну!
Сердар вынул нож, протёр лезвие полой халата и, посмотрев на купца, засмеялся. Санька вобрал голову в плечи.
— Хан-ага, да ты что! В уме ли! Да отдам деньги я! Всё до копейки отдам, только не убивай. Детишки у меня… Жена молодая. Пощади, хан-ага.
— Ай, что говорить об этом, сердар, — засмеялся Якши-Мамед. — Всё русское воинство на Кавказе воюет против Шамиля и ничего не может с ним сделать. А имам бьёт их и захватывает аул за аулом. Теперь, говорят, и Темир-хан-шуру взял и вроде бы Дербент в его руках.
Махтумкули, выслушав соратника, небрежно проговорил:
— Если всё кавказское воинство ничего не может сделать с Шамилем, то что сделает с нами какой-то один начальник эскадры?!
— Давай, купец, десять тысяч, — опять потребовал Якши-Мамед. — Если не отдашь, то и тебя убьём, и твоего капитана первого ранга в море утопим.
— Якши-хан, — взмолился Герасимов. — Ну как же тебе отдам, если у меня с собой ни гроша нет! Да и не такой я плут, как ты думаешь. Если брал Мишка, я отдам, и грозить мне не надо. Давай одного моего музура пошлём на шкоут. Я записку напишу своему гостинодворцу, он выдаст десять тысяч серебром.
— Пиши, собачья отрава, — согласился Якши-Мамед.
Герасимов тотчас достал из сумки листок бумаги и карандаш, написал всё, что требовалось. Якши- Мамед взял записку, прочитал её, затем велел джигитам проводить русского музура к катеру и доставить на корабль.
Наступила ночь. В ауле было так же неспокойно, как и днём: отовсюду доносились людские голоса, ржание коней и выстрелы. Герасимова увели в соседнюю, чёрную юрту и привязали у входа большого косматого пса.
— Узнаёшь? — спросил, указывая на собаку, Якши-Мамед. — Это сын вашей белой собаки. Вот до чего дожили вы! Ваши же собаки вас охраняют! Тьфу!
Хозяева, смеясь, ушли, оставив купца один на один со своим горем.
Два дня он сидел, прикованный цепью к териму, и никто к нему не заглянул, хотя говорили о нём, спорили и бранились часто. То и дело к подворью сердара приходили люди и рассерженно выкрикивали что-то, всё время произносили «Санька». Купец догадался, что рыбаки требуют его выдачи, а хозяин — гасанкулийский сердар — науськивает на них нукеров. Спорили из-за него, но никому не приходило в голову подать ему воды или кусочек хлеба, и к концу третьего дня Герасимов слезливо выл, призывая хозяев к милости. Слыша его и, видимо, по-нимая, что чужак в юрте подыхает, громко повизгивал и лаял «сын Уруски». Наконец одна из жён сердара подошла к собаке, заглянула в юрту.
— Вах-хей! — испуганно воскликнула она и принесла чурек и жареное мясо.
— Сув, сув, — просил Санька и показывал ей сухой, опухший язык.
Женщина принесла ему пиалку воды, потом ещё и ещё.
На четвёртый день утром загремели выстрелы. Санька заглянул в дырку, которую проковырял пальцем в войлоке, и увидел бегущих к берегу атрекцев. Какое-то подсознательное чувство подсказало ему: это пришли на помощь моряки.
А в заливе, у Чагылской косы, с самого рассвета творилось невообразимое. Сначала внимание атрекцев привлекло огромное чудовище, которое не плыло, а катилось на больших колёсах по морю. Вскоре все поняли, что это не дракон-аждарха, а какой-то особый корабль, но почему из него идёт дым и плывёт он без парусов — этого никто понять не мог. Позднее атрекцы узнали, что это чудовище называется «пароход» и прибежало оно на колёсах от Астрахани до Гасан-Кули за семь дней. Почти одновременно с пароходом, с
