Вечером вдоль набережной зажглись фонари, засветились окна в городе. Из морского клуба доносились звуки духового оркестра: музыканты играли вальс. Подгулявшие татары покрикивали друг на друга в духане. Потом донеслась мелодия из русской ресторации, напоминая, что ночь вступает в свои права.
Купец Герасимов с несколькими музурами прохаживался по набережной, не отходя далеко от шкоута. По договорённости, с минуты на минуту должен был подъехать Риза-хан с товарами, и Санька ждал его с нетерпением. Наконец-то со стороны Апшерона прямо к шкоуту подкатили фаэтоны: один, другой, третий…
— Давай, братва, принимай, — сказал музурам Санька и поспешил к Риза-хану, который вылез из коляски.
Музуры, не мешкая ни минуты, понесли по дощатому причалу и дальше по палубе, в трюмы тюки с отрезами шелка и шалями. Оба купца тоже поднялись на корабль и скрылись в каюте.
— Ну, где твои жаворонки? — спросил Риза-хан. — Если они красивы и невинны, я возьму их.
— Сейчас, сейчас… Постой. — Герасимов явно волновался: никогда ему ещё не приходилось торговать живым товаром, хотя и слышал он, что иные купцы не брезгуют ничем. — Степан! — окликнул он боцмана, приоткрыв дверь. И когда тот подбежал, велел ему: — Ты вот что: эту самую персиянку… Лейлу… отправь в трюм — пусть укладывает тюки. Как отведёшь, приди сюда.
Боцман быстро удалился и минут через пять явился вновь, доложив, что приказ купца выполнен.
— А теперь, Степан, — попросил Герасимов, — приведи-ка сюда её дочек.
— Слушаюсь, ваше степенство…
Две девчурки в кетени, большеглазые и хрупкие, словно косули, робко переступили порог каюты.
— Аферин! — проговорил, покачивая головой, Риза-хан. — Аферин… Сколько хочешь взять за них?
— Да уж не меньше половины стоимости твоего шелка!
— Ты с ума сошёл, кунак, — обиделся Риза-хан. — Сбрось ещё половину.
— Не рядись, а то передумаю. Привезу в Астрахань, там мигом найдётся покупатель.
Девочки со страхом смотрели на купцов и ничего не понимали. Риза-хан приподнял одну под мышки и, опять поставив на пол, сказал:
— Ладно, беру… Скажи, чтобы пришли мои люди…
На палубе все ещё топтались музуры, подавая в трюм Кеймиру и его сыну тюки. Пальван, несколько ободрённый, что к нему пустили на свидание жену, покрикивал лихо:
— Давай, давай, быстрей! Чтоб он сдох, ваш купец! Проклятье его отцу и матери!
— Сдохнет, — иронически соглашался кто-то. — Все передохнут, как мухи.
Другой музур посоветовал:
— Ты бы, пальван, не оскорблял его. Он отходчив. Глядишь и простит тебе.
— Нечего мне прощать, — зло отозвался Кеймир. — Не убивал я его брата!
— Может и так, — сказал кто-то. — Да только доказательств не хватает!
— Вах, люди! — вздохнул Кеймир. — Когда окажетесь на моём месте, тогда поймёте, как вы жестоки!
С тюками провозились часа два. Лишь после этого Кеймир, Лейла и Веллек сели все вместе, чтобы съесть лепёшку лаваша и попить чаю.
— Ох, Кеймир-джан, — заплакав, привалилась к плечу мужа Лейла. — Неужели так и пропадём на этом корабле! Я всё время прошу их, чтобы посадили меня и дочек вместе с вами, но они не хотят.
— Не плачь, ханым, — отозвался Кеймир. — Нет на наших руках русской крови — это главное. А то, что Санька не верит нам, — ему же будет хуже. Русский бог не простит.
— Я слышала, как музуры говорили, — печально сказала Лейла, — будто бы нас в Сибирь отошлёт купец.
— Не бойся, мама, — подал голос Веллек. — Как только мы ступим на твёрдую землю, мы сразу убежим и тебя спасём.
— Сколько зла в этом человеке, — опять заговорил Кеймир. — Даже дочек мне не хочет показать.
— Я тоже просила, чтобы разрешил к тебе сюда девочек взять, а он сказал: «Запрещено».
— Кто ему запрещает? Он сам хозяин, — возмутился Веллек.
— Ай, ну его… Собакой родился — собакой умрёт…
Разговаривая, они и не заметили, как пролетел час, другой. На палубе умолкли голоса. Лейла забеспокоилась о дочерях: как бы чего не случилось с ними. Предчувствие беды возрастало в ней с каждой минутой. Забеспокоился и Кеймир. Лишь Веллек не мог понять: кому понадобится обижать девчонок — на корабле все взрослые.
Кеймир крикнул из трюма:
— Эй, кто там! Эй, музур!
— Чего тебе, пальван?
— Позови Саньку, пусть моих дочек сюда приведёт!
— Нет купца, в ресторацию ушёл!
Санька возвратился на корабль часа в два ночи, поднял на ноги музуров. Кеймир слышал, как они суетились и переговаривались, словно не могли решиться на что-то. Затем в трюм опустили лестницу, и боцман приказал:
— Поднимайся, пальван!
Кеймир, позвякивая цепями, вылез на палубу. За ним поднялась Лейла. Последним выбрался из трюма Веллек. Всем троим связали руки за спиной и вывели на причал, а затем на набережную.
— Скажи, куда ведёшь? — встревожился Кеймир.
— На допрос, пальван, — отозвался боцман. — Сейчас сознаёшься, лиходей, за что Михайлу ухайдакал! Сейчас тебе посчитаем рёбра!
— Собаки вы, а не люди, — устало сказал пальван и больше за всю дорогу, пока поднимались к «Бакинским ушам», а потом спускались по ту сторону горы, не проронил ни слова.
В низине остановились. Боцман подошёл к Кеймиру:
— Здорово ты тогда меня сапогом хрястнул, до сих пор спина побаливает. Проси прощения, а то застрелю!
Кеймир молчал: жаль ему было и жену, и сына, и дочерей, но язык не повиновался. Тогда боцман сказал:
— Поклянись, что не убивал Михайлу!
— Клянусь, бачька, клянусь! — жарко заговорил пальван. — Ни одним пальцем не трогал Михайлу — ни я, ни сын мой…
— Ну, тогда так, — рассудил боцман. — Оставайтесь здесь до утра, а утречком, если аллах не убьёт вас своим проклятием, вернётесь на пристань. Пойдём, братва! — И музуры быстро удалились…
Кеймир дождался рассвета, совершенно не понимая, что произошло: почему Санька отпустил его? С первыми лучами солнца он вышел на вершину горы и увидел: шкоут «Св. Андрей» поднял паруса и уходит вдоль апшеронского берега в открытое море. «А где же дочери?» — забеспокоился Кеймир. И услышал пронзительный голос Лейлы:
— Вай, аллах, вай, спаси нас! Вай, Джерен моя милая! Вай, Ширин-джан!
Лейла упала на траву и забилась в истерическом плаче. Кеймир понял: цена его горькой свободы — две дочери.
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ПОРЯДКИ
Прибыв в Астрабадский залив, Путятин высадился на острове Ашир-Ада, велел осмотреть его и снять
