— О боже, Александр! — удивлённо воскликнула Габи, — Какой у вас чёрствый язык!
— Какой уж есть, фрейлейн, — согласился Санька, положив нога на ногу. — Дело в том, дорогая хозяюшка, что я пожаловал к вам с претензиями. Как вам известно, я, Михайла и другой наш брат, Никита, — дети одного отца, и все мы вместе состоим при общем капитале. Когда отправляли Мишку сюда, то деньги он взял из общей нашей казны. И товары закупал на общие наши гроши, и когда венчался — платил из них же. Так что, дорогая хозяюшка, не обессудь, но все доходы, полученные Мишкой от торговли, будем делить на всех.
— Александр Тимофеевич, — испугалась Габи, — о чём вы говорите? О каких таких доходах!
— Да тут у тебя, в амбарах, как я прикинул, на мильён всякого добра, да векселей, небось, уйма! Так что, госпожа Габи, давай не будем хитрить да изворачиваться.
— Боже, Александр Тимофеевич, вы же родные братья с Михаэлем! — взмолилась Габи. — Давайте же с вами — по-родственному… Душенька, сядьте ко мне поближе…
— Это ещё зачем? — не понял Санька.
— Кролик вы мой, крольчонок ненаглядненький… — Габи потянулась к нему, и он, вскочив со стула и пятясь, заговорил не слишком уверенно:
— Нет, нет, ни за что… Сгинь, наваждение… Сатана в юбке…
— В платье, а не в юбке, — захохотала Габи. — Да не бойся, не съем: вот глупенький-то!
— Да изыди ты к лешему… Прочь, говорю!.. Санька замахал руками и пустился вниз по лестнице, придерживаясь рукой за перила.
— Бабуля! — крикнула Габи. — Бабуля, скажи казаку, чтобы не выпускал купца! «Вот ещё мужичишка-то, — подумала она огорчённо. — В нём Михайлиного и крошечки нет. Чего доброго, побежит в торговую палату, тяжбу заведёт!»
Казак-часовой преградил купцу дорогу, оттолкнул от ворот. Санька пригрозил служивому, но тот и ухом не повёл.
— Назад, ваше степенство. Наше дело исполнять приказание. На то и поставлены сюда…
— Каналья! Ведьма! — погрозил кулаком Санька. — Я это бандитское гнездо разворошу, я так не оставлю!
Санька кричал, всё больше и больше распаляясь, а Габи и бабка хохотали над ним и обзывали «красной девицей», «кралей» и «кастратом». Наконец, насмеявшись, Габи попросила:
— Ну, полно вам, Александр Тимофеич, обижаться. Поднимитесь сюда. Сейчас полковник Бахметьев, мой советник, пожалует, он разберётся во всём.
— Полковников уже завела! — не сдавался Санька. — Не успела мужа похоронить, а уже с полковником!
— И генералы все мои будут. И никаких денег ни шиша ты от меня не получишь, карлик несчастный!
Санька присел на лавку у караульной будки и просидел молча часа два не меньше, пока не появился комендант Бахметьев.
Он влетел во двор так стремительно, словно здесь произошла резня и пострадавшие нуждались в его помощи.
— Кто такой будешь? — спросил строго, увидев привставшего со скамьи Саньку.
— Кем был, тем и буду, — огрызнулся Герасимов. — А вы каким краем касаетесь поместья моего усопшего брата?
— А-а, — догадался Бахметьев. — Ну, коли так, то конечно… — И он стал подниматься по лестнице на айван, увлекая за собой Саньку. — Братца вашего я хорошо знал. Широкой души человек. Жаль, расправились с ним туземцы…
Габи встретила коменданта очаровательной улыбкой. Сняла с него треуголку и плащ, повесила на вешалку. И купца окончательно успокоила:
— Душенька, дайте-ка ваш картуз… Да и кафтан снимите, всё-таки в порядочном обществе находитесь.
Санька покосился на неё, но выполнил всё, что она потребовала. И когда Габи принялась рассказывать коменданту, с какими претензиями заявился купец, Санька не стал вступать в спор и перебивать её, а только бурчал себе под нос:
— Ну, ну… Давай, давай… Поглядим, кто прав, кто виноват…
Бахметьев сидел в кресле. Слушал хозяйку без особого внимания: то закуривал трубку, то вдруг заговорил о табаках и отметил, что хотя турки и враги России, но табак у них наижеланнейший.
— Значит, Александр Тимофеич, всем своим купеческим кланом решили бедную вдовушку пощипать? — спросил он и хохотнул, захлёбываясь дымом.
— Да уж, как говорится: один за всех, все за одного, — дерзко отозвался Герасимов. — Казна-то у нас — общая!
— Ну, коли так, то и за поступки Михайлы вы должны все вместе отвечать, — сказал полковник. — Вам известно, как он капиталы нажил?
— Нефть Киятову сбывал, вот и нажил. Секретов никаких тут нет, — отвечал охотно Санька. — В письме сообщал, что мильёна на два продал этой нефти. Всю Ленкорань и Энзели, все кишлаки персидские освещал и отапливал Мишка.
— То-то и оно, — согласился Бахметьев, — что Михайла, нарушая все царские указы и подрывая бакинскую торговлю, сбывал персиянам нефть. Разве вы не знаете, Александр Тимофеич, что строжайше запрещено сбывать челекенскую нефть у персидских берегов?
— А откель же мне знать! Я нефтью сам не торговал, — пошёл на попятную Санька.
— Не торговал — это верно, но ведь ты сказал что «один за всех — все за одного»: казна у вас общая. Вот за Михайлу и придётся расплачиваться из вашей общей казны. Ты и сумму, купчик, сам назвал— сколько Михайла барыша получил.
— Будя стращать-то, — растерянно заулыбался Санька. — Разве такими речами шутят!
— А я и не собираюсь шутить, — строго выговорил Бахметьев. — Акты задержания шкоута «Астрахань» у персидских берегов есть. И документы есть— кому сколько нефти продал Михайла. Жалко вот только полковника Басаргина да астраханского губернатора… Они жаловали вашего Михайлу, на все его проделки сквозь пальцы глядели. Но тут, как говорится, думать много нечего. Раз ты, Александр Тимофеич, решил судиться — получай по заслугам сам, а полковник с генералом как-нибудь оправдаются.
Габи, всё это время внимательно слушавшая Бахметьева, сначала улыбалась, кивала и поддакивала ему, но потом и она испугалась: «Не приведи боже: начнётся суд — опять останешься в чём мать родила». Поднявшись, она прошествовала по ковру и встала за спиной у Бахметьева.
— Душенька, — попросила Габи, — надеюсь, до мирового дело не дойдёт?
— А ты, фрейлейн, спроси у него, — сказал комендант, — У меня никаких неясностей в этом дельце нет. Может быть, господин Герасимов решил припугнуть, пощекотать, так сказать, нервы кое-кому — тогда иное дело. А если всё это всерьёз, то извините: я его в два счёта сделаю нищим.
Санька от страха позеленел. О запретах сбыта челекенской нефти он действительно ничегошеньки не знал и никак не предполагал, что Михайла давно у этих господ на крючке сидит. Надо было побыстрее выкручиваться из этого неприятного положения, и он устало улыбнулся и сказал хриплым голосом, словно его вдруг ветром просквозило:
— Строги вы, однако, господа хорошие. Приехал к вам вроде бы погостить, а вы меня к суду тянете!
— Мы? — удивился полковник.
— Ах, душенька, — залилась весёлым смехом Габи. — Давно бы, Александр Тимофеич, взяли шемахинские шелка и шали — и разговоров бы никаких не было.
— Ну, если они вам не нужны, то, пожалуй, я возьму…
— Бабуля! — крикнула Габи. — Пошли за Риза-ханом.
— Сейчас, Габичка, сейчас, золотце! — донеслось снизу, но Габи уже не слышала служанку. Безо всякого стеснения она обвила шею полковника и прильнула к нему:
— Душенька, только вы один мой опекун и мой заступник…
