семьдесят пять, она занимается с малышами. Аманда Конти, тринадцать лет, чемпионка по прыжкам в длину среди учеников средней школы. Но Аманды адвоката — нет. И вообще больше никаких Аманд — пока я, наконец, около часа тому назад не добралась до Стефани.
— А где она была?
— На Выставке, спонсором которой является ее клуб садоводов. Там были какие-то необыкновенные венки из остролиста, цветов и овощей, к Рождеству. Она сказала, что выставка была превосходной, но, как ты знаешь, «превосходный»— ее единственное определение.
— Если не считать — «нестильный».
— Верно.
Касс, которая старалась не тратить калорий попусту, проявляла все большее и большее беспокойство. Она то дотрагивалась до рычагов управления, то стирала воображаемую пыль с вентилятора, то полировала радио краем своего свитера…
— Кто же Мэнди? — потребовала я ответа.
Она нажала небольшую кнопку, переставив показатель спидометра на ноль.
— Мэнди Андерсон.
Она больше не глядела в свои записи:
— Адвокат по банкротствам, возраста Стефани. Они познакомились, когда Стефани еще работала в конторе Джонстон, Пламли и Уитбред.
— А сейчас она еще работает там?
— Я не спросила. Полагаю, что да. Однако, с тех пор, как Стефани оставила работу, они не могли выбрать, время, чтобы встречаться более или менее регулярно. И чтобы исправить это, они стали вместе бегать по вечерам.
— А в последнее время они бегали?
— Нет. Дела по банкротствам отнимают уйму времени, и этой Мэнди приходилось задерживаться на работе до одиннадцати часов, а то и до полуночи. Стефани сказала, что ее подруга сильно переутомилась. Она не виделась с ней целую вечность.
— А где она живет? — спросила я.
— Здесь, в Шорхэвене.
— Я понимаю. А где?
— Прости, — сказала Касс. — Я не спросила.
Она уставилась в зеркальце машины, как будто хотела что-то в нем увидеть.
— Касс, — попробовала я встряхнуть ее.
— Она сказала, что Мэнди — очень милая. Очень элегантная. И хороший адвокат.
— Хорошенькая?
— По словам Стефани, нет, — сказала Касс. — И над этим стоит подумать: что-то здесь не то.
— Действительно, — согласилась я. — Стефани всегда называет всех хорошенькими!
— Это настоящее проклятие красивых женщин: они считают своим долгом величать каждую дурнушку красавицей. Тогда, якобы, будут говорить, что она не придает своей внешности слишком большого значения. Представь, что тебе нужно доказывать другим, что ты не потешаешься про себя над их внешностью?
— Итак, Мэнди Андерсон. Мы устремляемся на ее поиски? — спросила я.
— Может, Стефани просто не любит ее? Это развязывает ей руки и позволяет быть, язвительной, как мы, например. А почему он не мог полюбить эту женщину? Как может кто-либо любить женщину, которая ежедневно в девять часов вечера по собственной воле пробегает по пять миль?
— Но Стефани также бегает каждый вечер, а мы ее любим, — возразила я.
Касс скривила губы.
— Мы же любим ее.
— Я надеюсь.
Что-то вертелось в моей голове, но я никак не могла вспомнить. Я, расстегнув молнии на карманах, засунула в них руки.
— Мэнди Андерсон, — размышляла я вслух.
— О, небо! — воскликнула Касс. — Чуть не забыла. В Шорхэвене числится семнадцать Андерсонов. Я позвонила всем.
— Ну?
— Ни одной Мэнди среди них нет. Конечно, она могла не указать свой номер телефона в городской телефонной книге. А может, это ее девичья фамилия? Может, она Андерсон среди банкротов, а здесь некая миссис Джей Харкурт Голдфлейгел. Этого мы никогда не узнаем.
— Нет, мы обязательно узнаем, — я выскользнула из машины. — Как только я поговорю со Стефани.
Касс тоже выскочила наружу.
— Тебе нельзя возвращаться туда! — закричала она. — Если полиция караулит у твоего дома, она не спускает глаз и с ее.
Дверь гаража была открыта. Вокруг все было темно.
— Я уже слишком далеко зашла. Почему я не могу поговорить со Стефани?
— Рози, а ты не боишься?
— Конечно, боюсь. Я начала бояться с тех пор, как выйдя на кухню, наткнулась на что-то большое и липкое, это оказался мой муж. С тех пор у меня внутри все перевернулось. Но если ты идешь на риск, приходится преодолевать себя.
Касс сложила руки под подбородком, обдумывая мои слова.
— Понимаю. Ты рисковала, уже придя сюда.
Я должна была бы упорно отрицать это, но вместо этого просто сказала:
— Немного.
— Ты правильно сделала, что пришла, хотя, может, и сомневаешься в этом сейчас. Послушай меня, Рози. Эта ночь полна опасностей. Тебе волей-неволей придется принять мою помощь.
— Я бы предпочла не впутывать тебя в это, если это вообще возможно.
Мы направились в сторону открытой двери.
— Не знаю, смогу ли я еще добраться до телефона? Как я смогу связаться с тобой?
— Знаешь те ступеньки, которые ведут в цокольный этаж? Я оствлю эту дверь открытой, а скажу Теодору… Хм! Я скажу ему, что у меня месячные. Он будет преувеличенно внимательным, но сам факт того, что он называет «женскими делами», выбивает его из колеи, он чувствует себя просто дураком и старается меня избегать в этот период.
— Ты же знаешь, что любишь его, но это ты предпочитаешь держать в секрете, Касс. Поэтому ты и останешься с ним.
— Вздор.
— Но ты всегда почему-то любишь выставлять его самым большим дураком на свете.
— Он такой и есть. Он думает, что в это время женщины на все способны, и поэтому не обратит ровным счетом никакого внимания, если я буду как-то странно себя вести. Я буду спускаться туда каждые пятнадцать минут, пока он не ляжет спать. Тогда я останусь там и буду ждать тебя, сколько потребуется.
Нет ничего темнее и опаснее, чем богатые дома без уличного освещения. Подростки, пробираясь кратчайшим путем через задние дворы, перелезая через заборы, падают в невидимые, отделанные черным мрамором, бассейны.
Я повернула на Хилл-роуд к дому Тиллотсонов и врезалась в сделанный в виде утки почтовый ящик.
Я внимательно оглядела Галле Хэвен. Лампа в одной из спален излучала золотистый свет. Если бы я смотрела фильм, то в этот момент одинокая скрипка должна была бы заиграть: «Нет другого в мире места, как родной твой дом». Но, если бы я представила себя, как глажу колючие щеки моих мальчиков или сижу перед потрескивающим в камине огнем и слушаю их ужасные группы, я бы так размякла, так растаяла, что не смогла бы пережить еще одну ночь.
