Намек был настолько прямым, как удар; хлыстом по лицу, но, кажется, он возымел действие.
Слова Картера были столь же короткими, как и его волосы:
— Уверен, у Стефани не было никаких романов.
— Отлично, — сказал Гевински, видимо, довольный. — Отлично.
Но, вместо того, чтобы задать следующий вопрос, он стал усердно запихивать манжету рубашки в рукав, похоже, не замечая, как Стефани переглянулась с Картером, кивнув ему головой.
В этот момент я заметила что-то уголком глаза. Вспышку в окне. Что это могло быть? Ничего страшного, успокаивала я себя, не желая замечать того, чего не хотела видеть. «Это тень», — говорила я себе. Но это появилось снова. Не тень. Полоска света.
Снаружи собрались полицейские. Разрабатывали план? Готовили последнюю атаку? Гевински тоже заметил огонек и на мгновение задумался. Стоит ли ему броситься на мой пистолет? Или провести операцию по защите важного свидетеля: закрыть своим телом Стефани?
Круг света вновь появился внизу — вспыхнул и погас.
— Отлично, — проговорил Гевински, не желая привлекать наше внимание к тому, что там происходило. — Итак, о чем же мы говорили?
— О Стефани, — отозвалась с кушетки Касс.
На секунду Гевински смутился, услышав голос, который он не ожидал услышать.
— Почему бы не рассказать правду? — обратилась Касс к Стефани. — Если у тебя действительно был роман с Ричи, это вовсе не означает, что ты убила его. Не каждый адюльтер оканчивается ножом в груди.
— У меня не было романа, — рявкнула ей в ответ Стефани. — И тебя это не касается.
— И ты никогда не была с ним в мотеле? — настаивала Касс.
«Забудь об этом», — хотела сказать ей я, но вся моя энергия уходила на то, чтобы понять, что происходит за окнами.
— Нет.
— И ты никогда не ужинала с ним?
— Хватит. Остановись, Касс!
— Не ужинала, — громко сказала Стефани.
Но я знала Касс — она была не из тех женщин, которых можно было остановить громким голосом. Ужин! О, да!
— А как насчет того ужина, на котором ты была вместе с Ричи и Дрисколлами? — вмешалась я.
Я думала, Стефани слишком умна, чтобы изображать дурочку, но она спросила:
— О чем ты?
В тот момент я подумала: «А если это был кто-то другой? Единственное, что вспомнил Том — «Хорошенькая». А Ходжо сказала «протестантка» и «хорошо воспитанная». — Это сужало круг женщин примерно до полумиллиона в Нью-Йорке и его окрестностях.
— О чем вы? — проговорил Гевински.
— Это еще одна ее ложь, — ответила Стефани.
Именно в этот момент, когда я размышляла была ли та «Хорошенькая» и «Протестантка» наездницей из Ллойд Нек, или проповедником с Парк-авеню, — или Стефани Тиллотсон, — полицейские, должно быть, уже гасят свои фонарики и поднимают ружья. Мне надо, или продолжать, или заткнуться.
— В феврале, — начала я, — Стефани ужинала с Ричи и одним из его наиболее крупных клиентов, Томом Дрисколлом. Жена Тома — большой друг Ричи. Я повернулась к Картеру.
— Джоан Дрисколл. Она ведь одна из твоих пациенток, верно?
Картер кивнул, хотя стоило это ему больших усилий. Теперь я обращалась прямо к Стефании.
— Возможно, что Джоан видела тебя раньше, на каком-нибудь коктейле. Но Ричи доверял Джоан, и даже в том, что касалось его любовных интрижек. Поэтому, видела или нет она тебя раньше, еще до этого ужина она знала о тебе, Стефани, все. И когда она увидела тебя, не было никаких сомнений — она тебя узнала. Жену Картера. Любовницу Ричи.
— Ложь, — мягко сказала она.
— Может, у тебя были с ней какие-то отношения?
Когда я просматривала записи Джоан, я нашла там телефон Тиллотсонов, — и не раз. Ее отношения с Картером были чисто деловыми. И, если он был ей нужен, она могла позвонить ему в офис. Но у нее был записан номер Лонг-Айленда, так что она могла общаться и с «дорогой подружкой» ее «дорогого друга» — Стефани.
— Ты подарила Джоан несколько тех красивых горшков для цветов, которые ты сама оформила. С трубочкой, чтобы вставлять туда цветок. Разве Джоан не говорила, тебе, что она ставит туда орхидеи?
Глаза Гевински были полузакрыты, рот расслаблен, на лице застыло выражение скуки — то выражение, которое обычно принимают люди, не умеющие притворяться, когда хотят показать свое полное безразличие к тому, что действительно их интересует.
— У вас есть что сказать по этому вопросу, миссис Тиллотсон? — спросил он.
— Ничего, кроме того, что я все отрицаю.
— Что вы отрицаете? Ужин? Или цветочные горшки?
— Все. Рози Мейерс убила своего мужа. Это единственное, что я могу сказать вам.
Гевински немного оживился. Он откинулся на стуле и скрестил ноги. Если бы в руке у него было пиво, он был бы похож на тех добродушных весельчаков, отдыхающих где-нибудь в глубине перевозящего товары грузовика.
— Я знаю, вы — адвокат, миссис Тиллотсон. И мне бы не хотелось быть с вами неискренним. Но вы должны прояснить все здесь и сейчас, чтобы эти подробности не всплывали вновь во время суда над ней. Если вы будете сотрудничать, со мной, то мы не будем ворошить грязное белье.
Я бросила взгляд на Касс. Почувствовала ли она то, что почувствовала я — Гевински был уже на нашей стороне.
— Стеф! — Картер внезапно запнулся, так как Стефани опрокинула карточный столик на меня и подбежала к окну.
Пистолет Гевински упал на пол. Пока я пыталась достать его и вылезти из-под стола, Гевински обрушил один из ударов карате прямо мне по шее.
— Что вы делаете? — закричала я. — Хватайте ее!
Он ответил сильным ударом прямо в солнечное сплетение. Я упала на пол, дыхание мое перехватило. Я согнулась пополам, пытаясь успокоить боль.
— Стеф!:— запричитал опять Картер. — Стеф, не надо!
Я не помню отчетливо, что случилось в следующий момент. Стефани была у окна, пытаясь разбить оконное стекло. Но деревянные перекрытия даже не треснули.
Мое дыхание не восстанавливалось. Меня прошиб, холодный пот, и в панике я даже не могла открыть рот, чтобы позвать на помощь; Касс склонилась надо мной.
Когда я пришла в себя, четверо полицейских в форме держали Стефани. В следующее мгновение я уже ничего не видела, так как меня окружало двенадцать, облаченных в синие брюки, ног и было наставлено шесть ружей. Один из полицейских помог мне подняться и сесть на стул. Гевински поставил на место стол и сел напротив. Поскольку он отдал свой носовой платок Стефани, то должен был взять другой у Тернера, чтобы завернуть мой пистолет, дабы не стерлись отпечатки пальцев. Он открыл его и со словами: «Дерьмо! Он даже не был заряжен!»— передал его Тернеру.
— Вы ударили меня, — прошептала я.
— Я же не расколол вашу чертову голову, не так ли? Вы должны быть, черт вас дери, благодарны мне за это.
Гевински приказал нескольким полицейским отойти от меня, так что теперь только два ружья были направлены на меня.
Те же полицейские, которые схватили Стефани, похоже, были смущены тем, что должны были задержать такую великолепную женщину. Они не хотели, чтобы она могла пожаловаться на их грубое отношение к ней и каждый раз, когда она пыталась вырваться, они удерживали ее со словами «извините».
