— А-а-а… Это Эдгар По, хорошие стихи. Перевод Ивана Бунина. Переводить стихи трудно…
— Не знаю, не пробовал, — заметил капитан.
— Верю тебе на слово… — пробормотал Савелий.
— Угадайте, кого я видел? — оживленно спросил Федор, вернувшись к столику.
— Ты нам зубы не заговаривай, — перебил его капитан. — Мы тут с Савелием насмотрелись на твои подходы. Телефончик хоть взял?
— Я не обсуждаю всуе свои отношения с женщинами, — высокомерно ответил Федор.
— Значит, не дала, — хладнокровно заявил капитан. — Стареешь, Федька.
— Парня с кладбища, — продолжал Алексеев, не обратив внимания на выпад капитана. — Третий столик слева. Да не смотри ты туда, Савелий! Не так явно. Никакого понятия! Детективы читаешь?
— Бабские, — встрял капитан. — Там больше про любовь.
— Я его знаю, — сказал Савелий.
— Интересно, — удивился Федор. — Откуда?
— Он работает на станции техобслуживания, на Пушкина.
— На Пушкина, — повторил Федор. — Знаю, у меня там родитель…
— Кто? — не понял Савелий.
— Отец его студента, — объяснил капитан. — У Федьки везде блат. Ты лучше про девушку, — перевел он стрелки.
— Девушка как девушка, — отозвался Алексеев рассеянно. — Хорошая. Прекрасный голос.
— Мне больше понравилась блондинка, — признался капитан. — Хотя личный опыт подсказывает, что это… та еще фигура.
— Откуда ты знаешь? — заступился за незнакомку Савелий.
— Я же мент, у меня чутье как у собаки, — заметил Николай довольно мирно. Концерт произвел на него самое благотворное действие, и наивные замечания оторванного от жизни Савелия больше не вызывали протеста. — Опасная птичка…
— А дочь ничего, — продолжал Зотов.
— Не похоже, что дочь, — произнес задумчиво Федор. — Или я ничего не понимаю в женщинах…
— Я так рад, что ты нашел работу, — уже в который раз повторил Юра. — И Маша рада. Андрей настоящий друг…
Мужчины стояли на улице возле бара.
— Да, — согласился Павел. — Настоящий.
— Я бы сейчас с тобой… — Юре не хотелось домой.
— Поехали, — предложил Павел, как и тогда, в первый раз, зная, что больше всего Юре хочется услышать от него именно это. Человеку нужно, чтобы его ждали и звали. Павел устал от впечатлений вечера, ему хотелось домой, на веранду. Юра со своими порывами ему надоел. Мается мужик в слабости своей, так и промается до конца жизни, не имея ни характера, ни желания изменить судьбу. Маша совсем его затюкала — Павел знал сестру и думал иногда, что, будь у него такая жена, он бы давно сбежал.
— Как ты думаешь, — начал Юра нерешительно. — Этот парень в белом свитере… в баре, это ее любовник?
Павел ответил не сразу:
— Не знаю. Понравилась?
— Да нет, — смутился Юра. — Вообще-то…
Павел хлопнул Юру по плечу.
— Понравилась, я же вижу. Ну и подошел бы… Делов-то! — Не дождавшись ответа, сказал: — Бывай! Маше и племяннику привет. Приезжайте в Посадовку в воскресенье, если надумаете. Буду рад.
Юра, разочарованный, подчинился.
— Спокойной ночи… — Скрывая обиду, он потрусил к подходившему автобусу.
Оставшись один, Павел Максимов не спеша побрел к центру города. Он думал о девушке, которая пела про рыцаря. Удивительно, что Юра не заметил, как она похожа на Олю… Не лицом, нет, а своей хрупкостью и еще бросающейся в глаза незащищенностью…
Глава 17
Память
Миша спал, когда мы вернулись. Он лежал на диване одетый, на его животе мордочкой вниз лежала Катька, мерно приподнимаясь и опускаясь в такт его дыханию, и тоже спала. Мама Ира прошла на неверных ногах прямо в спальню, не задержавшись у дивана. Я услышала, как стукнула дверца шкафа, потом скрипнули пружины кровати. Я стояла над спящими Мишей и Катькой, испытывая восторженное чувство умиления. От Мишиного дыхания шевелился хохолок на Катькиной макушке. Картинка была такой мирной, такой счастливой… Я подумала вдруг, что Миша мог быть моим мужем, а Катька моей дочкой. Я бы ее… я бы ее… не знаю! Я бы ее с рук не спускала! Я бы гуляла с ней в парке, покупала игрушки, расчесывала рыжие волосики…
Стараясь не разбудить Катьку, я осторожно подняла ее, прижала к себе. Горячая и тяжелая, она уткнулась носом мне в шею, судорожно вздохнула, но не проснулась. С сожалением я опустила ее на кресло-кровать. Она тут же раскинула ручки…
Миша проснулся не сразу. Открыв глаза, он с минуту бессмысленно рассматривал меня. Помял лицо ладонями, пробормотал что-то вроде «вы уже дома» и пошел на кухню. Я слышала, как он открутил кран и пил прямо из-под него, не утруждая себя такими мелочами, как поиски чашки. Он удивлял меня постоянно — подобной простоты я еще не встречала. Он некрасиво ел, пил водку, громко глотая и дергая горлом, молчал, глядя иногда исподлобья, мог часами сидеть с неподвижным лицом перед телевизором, причем было непонятно, замечает ли он то, что происходит на экране, или думает о чем-то своем. И что это за мысли, я не могла себе даже вообразить. У него были грубые руки рабочего, его речь — те несколько слов, что я слышала, — говорила о нем как о человеке необразованном. Миша напоминал запечатанную коробку, из которой не доносится ни звука.
Более разных людей, чем Миша и моя мать, невозможно было и вообразить. Что за обстоятельства их столкнули, зачем они вместе? Моя мать могла найти и получше — я видела, как на нее смотрят мужики. Самое необычное, что есть в Мише, как я понимаю, это любовь к ней и Катьке. Любовь и преданность. Собачья любовь и собачья преданность. Мне стало его жаль… почему-то.
…Жизнь их складывалась безоблачно, хотя сейчас Павел Максимов понимал, что в его отношении к Оле было что-то болезненное. Это оказалась не любовь, а наваждение. Постоянный страх, что он может потерять ее, что с ней что-нибудь случится. Он не мог сказать, что она привлекала его как женщина. Да, его тянуло к Оле, он испытывал благодарность из-за близости, но через какое-то время стал ловить себя на мысли, что не хочет ее физически. Вернее, не то что не хочет, а вполне может обойтись без этого. Ему нравилось наблюдать за Ольгой, за тем, как она режет овощи, как за столом проверяет тетрадки под лампой с зеленым абажуром, как расчесывает длинные светло-русые волосы, сидя на краю кровати, а когда она летела открыть ему дверь, стуча каблучками домашних туфель, его захлестывало острое чувство умиления.
Андрей Громов не мог понять Павла, хотя и одобрял его выбор — надежный тыл, семья, дети в перспективе. Все правильно. Правильно, но не значит, что нужно отказываться от радостей жизни. Он посмеивался, когда Павел отказывался «водить козу» — участвовать в загулах с бесшабашными девчонками, переходя из одной хаты на другую.
— Боишься, что узнает? Не бойся! — скалил зубы Андрей. — Ей и в голову не придет… Она же всему верит.
Павел не боялся, вернее, не думал об этом. Но стоило ему представить, что Оля ждет, волнуется, не находит себе места, а он в это время… Не сможет он!
