сапоги? А твоя куртка? А джинсы? А вот это колечко, что твоя мама трепетно выбирала тебе в ювелирке на восемнадцатилетие? Меня с собой потащила, хотя я ничего не соображаю в бриллиантах. Мне сорок с гаком лет, Света, я отлично зарабатываю. Я купила себе квартиру, машину, тряпки я давно не считаю, но я ничего, Света, не понимаю в бриллиантах. А ты, дрянь, закатила матери истерику, что это-де не бриллиант, а жалкий осколок. У меня даже «жалких осколков» нет. За свои. Бриллианты мне мужчины дарят. А сама себе я драгоценности не покупаю. Потому что на них мне не хватает. Я лучше машину посвежее выберу. Если, конечно, несвежую продам. А ты, когда я всего за две недели устрою то, что сказала, будешь между чёрным и белым хлебушком выбирать. А не между бриллиантами и мехами, преподносимыми тебе матушкой! Всё ясно?
— Вы такое никогда не сделаете с мамой! Вы же с ней столько лет дружите!
— Вот именно поэтому и сделаю. Дружбу на плаху положу, но сделаю. На то она дружба и есть. Мне — время болячки залечит. Зато она сразу узнает, почём нынче фунт дочерней любви в розницу, когда она не сможет тебя, как принцессу египетскую, обслуживать. И за выводами у неё не заржавеет. Она баба умная, поверь. И когда она сдаст тебя в израильскую армию — потому что в дом ребёнка тебе уже поздновато, а к престарелым рановато, — чтобы быть уверенной наверняка, что ты одета и накормлена, — я её обратно возьму. Может, конечно, и не помиримся. Зато тебя рядом уже не будет. Марго вполне заслужила немного покоя и жизни для себя.
— Я маме расскажу, что вы мне тут говорили! — выкрикнула Светка, но уже скорее оборонительно — как вечно обиженный несправедливостью мироустройства подросток. Тон, каким Татьяна Георгиевна всё это произнесла, не оставлял никаких сомнений в искренности её обещаний.
— Валяй. Можешь хоть всю жизнь выкаблучиваться — тоже по-своему «профессиональный» выбор. А можешь устроиться на работу. Или в академии восстановиться. А ещё лучше — восстановиться в академии и устроиться на работу. Тоже выбор. Правда, профессиональным он не сразу станет. Зато стабильно. А что ты выберешь — не моё дело. Но я, ежедневно перекуривая и попивая кофе с твоей мамой, буду уточнять, как там Светочка, свет очей её, и тоже буду определяться с выбором. Со своим. По обстоятельствам. Так что я не могу сказать, что выбор за тобой. При данном раскладе он как бы за нами. Повязаны мы теперь с тобой. И обе — против воли. Это жизнь, ничего поделаешь. — Татьяна Георгиевна вытянула из пачки сигарету, прикурила и молча предложила Светке. Та взяла. — Ну что скажешь, голубка сизокрылая? — спросила она, протягивая той зажигалку.
— Я подумаю! — та скорее истерично пискнула, чем саркастично окрысилась. Взъерошенная, раскрасневшаяся от непривычки к таким раскладам, но взяла, похоже, себя в руки.
«Всё-таки Маргошин характер зацепился за пару-тройку генов», — удовлетворённо подумала Татьяна Георгиевна.
— Нечего думать. Домой топай, кобыла. А когда придёшь — копытами не бей и ноздри не раздувай. Собачку выгуляй, сложно, что ли? А не жди, когда мать с работы ненадолго забежит, чтобы псина, которую когда-то давно ты «очень хотела», не обоссалась на твои очередные брендовые и немытыми в коридоре брошенные сапоги. Понимаешь, о чём я? Я о ласке и заботе. Если уж и не обо всём живом, раз широты души не хватает, так хотя бы о ещё живом близком. Мать хоть и орёт порой, да только она как кенгуру — орёт, а из сумки сытой и тёплой не вынимает, как вечно беременная. А ты шипишь, как змея. И слюной брызжешь, как гиена. А это, знаешь ли, привлекательности ни одной барышне не добавляет. Смотри — привыкнешь. Это ведь смотря какой мужик потом попадётся. А то, знаешь, пошипишь так разок — а он тебя за шкварник и в мусоропровод! Всех нас порой чего-нибудь да бесит. Не можешь мать любить? Тогда как психологи в книжках завещали — будь умней. Не можешь быть умней — будь хитрей. И тебе толку больше, и всем спокойнее. Всё. Топай. Ещё раз вызову — натурой буду брать за приём. Пара малопохоженных сапог — за академический час. Шантаж твой дешёвый с беременностью на первый раз между нами останется. Но когда рожать придёшь — когда бы ни пришла, — я тебе его припомню. Очень хочется узнать, до какой степени твоя морда краснеть умеет. Кобыла ты, кобыла и есть. Необъезженная. Всё. До свидания.
— До свидания, Татьяна Георгиевна. — Светочка затушила сигарету и пошла к выходу. И уже взявшись за ручку, она обернулась. — И сами вы… кобыла! — брякнула она с почти детским хулиганским выпадом и юркнула за дверь.
Татьяна Георгиевна с наслаждением потянулась и сказала висящим на стене многочисленным свидетельствам об окончании курсов, ООНовских тренингов, специализаций, квалификаций, участий в съездах и конференциях и так далее и тому подобное:
— И то правда.
— Татьяна Георгиевна! — в дверь заглянул Александр Вячеславович. — Вас Маргарита Андреевна в родзал срочно зовёт!
— Интерн! Вы совсем обнаглели. Вообще-то надо стучать, прежде чем заходить в мой кабинет. Особенно когда дверь закрыта. Может, я накраситься не успела к вашему приходу. Какой конфуз! А про то, что меня Маргарита Андреевна в родзал зовёт, вы могли и по внутреннему телефону сообщить, раз уж на мобилке денег нет.
— Деньги есть. И я не наглый, а быстрый. Просто я хотел вас проводить. В родзал. Но через перекур. А вы разве краситесь?
— У меня просто нет слов, Александр Вячеславович, до того вы мне надоели! Пошли, наглый мальчишка! Тётя Таня с тобой покурит. Потому что ты забавный, красивый и не дурак.
— Да, я такой! — подбоченился интерн. — И вовсе я не мальчишка. Я здоровый мужик. Мне четверть века! И все дела!..
— Пошли, четверть века! Только ушами не прядай! А то как бы тебя за юнца тридцатилетнего кто не принял! Со всеми делами! — Татьяна Георгиевна легко вскочила со стула.
— Татьяна Георгиевна! — притворно ужаснулся тот. — Вы со мной кокетничаете?!!
— Да-а… Кокетку нашёл. Я над тобой смеюсь, дубина! — Она действительно рассмеялась и отвесила Александру Вячеславовичу шутливый подзатыльник.
У него были очень приятные на ощупь, густые, жёсткие волосы.
— А вы умеете кататься на лошадях, госпожа заведующая? — спросил интерн в приёме, подавая ей синий байковый халат «для выхода» так галантно, как будто это был норковый палантин.
— Не только умею, но и катаюсь! Не так часто, как хотелось бы, но катаюсь. У меня даже есть собственная лошадь. Кобыла. Терпеть не могу жеребцов!
— Это вы про меня?
— Не умничайте и не рассчитывайте, Александр Вячеславович! Я просто очень последовательный человек. Идёмте, быстренько заправимся никотином и поднимемся в семейный родзал.
Перекурили молча. И быстро. Татьяна Георгиевна даже не успела себя отругать за то, что — да-да- да!!! позор!!! — действительно кокетничала с интерном.
— Чего-то тут какие-то кровянистые выделения… Тань, посмотри девушку на кресле.
Татьяна Георгиевна надела стерильные перчатки.
— У неё геморрой, Маргарита Андреевна, — укоризненно посмотрела заведующая на старшую акушерку. — Всего лишь геморрой! Ладно, раз уж я надела стерильные перчатки… — Татьяна Георгиевна выполнила внутреннее акушерское исследование. — Воды потекли. Маргарита Андреевна, помогите Александру Вячеславовичу развести оболочки. Если, конечно же, Леночка не против.
— О-о-о! Пусть доктор Саша делает со мной что угодно! — обрадовалась раскинувшаяся на кресле женщина. В родах. С подкравливающим геморроем. Муж Леночки вцепился в волосы.
— Вы не переживайте, дорогой мой! — нежно и тихо обратилась к нему Маргарита Андреевна. — У девочек в родах всякое бывает! Они частенько в докторов, особенно красивых, влюбляются. А как родят — сразу проходит. Прям через полчасика буквально. А девочкам потом стыдно. Так что вы особо-то на ум не берите — это всё чистая химия.
— И ничего не стыдно! — прокричала с кресла Леночка.
— Подержите свою супругу, мы с доктором отойдём в сторонку на минутку, обсудим наши акушерские вопросы.
— Значит, так, — вытащила Александра Вячеславовича из родильного зала в палату люкс Марго. — Вводишь во влагалище два пальца правой руки, как положено. Нащупываешь оболочки плодного пузыря. Как бы такие плёнки и сопли почувствуешь на головке. И вот как нащупаешь — левой рукой вводишь
