перевёлся сюда из-за Мальцевой. Потому что он её сильно любил, а она его — нет. Во всяком случае, тихая, милая, скромная, симпатичная девушка Варя настолько смогла оценить ситуацию, насколько разбиралась в чувствах. Если бы Мальцева Панина любила, разве бы она его отшила? А она — отшила. Хотя именно он вёл себя красиво и правильно, а Мальцева — не очень-то красиво и совсем неправильно. Но Варя не думала о Мальцевой плохо. Никогда! Варя всегда думала о Мальцевой только хорошо. Варя была Мальцевой благодарна, потому что, веди себя Мальцева красиво и правильно, — никогда бы ей, Варе, не достался Семён Панин, самый умный, самый галантный, самый спортивный, самый видный парень курса. И даже самый-самый-самый всех шести курсов! А то и вообще — за всю историю их медицинского института. Панин — полубог! А она, Варя, простая смертная. Её дело — служение ему. Кого из мужиков такое отношение не трогало? Кому из них подобное обожание не тешило самолюбие, не массировало эго? Даже самым-самым-самым. Вот и Панин не был исключением. К тому же он был так зол на Мальцеву, что… Ну кто из взрослых и умных людей хоть раз в жизни не шёл пешком назло кондуктору, несмотря на купленный билет?
Нет-нет, разумеется, женился на Варе он не из-за Мальцевой. Из-за Мальцевой он бы женился на Мальцевой. Но Мальцева отжигала такие гастроли, что ни одно мужское эго не выдержало бы, будь оно хоть из титана.
Было бы очень неплохо, если бы Мальцева улетела куда-нибудь на Луну. Или в другую звёздную систему. А лучше всего — чтобы всё время была рядом, неотлучно. Ежедневно. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно. Потому что когда Панин её иногда видел — ему становилось тошно. Так тошно, что хотелось немедленно на неё накинуться и поколотить. Или полюбить. Или и то и другое сразу. Она была ослепительно хороша, эта дрянь Мальцева, но дело даже не в этом. Мало ли красивых женщин? Мало ли желанных женщин? А по молодости лет — так и вовсе через одну. Но Мальцева даже среди красивых и желанных выделялась невероятно. Во всяком случае, для него. И не только для него, судя по количеству её скоротечных романов со всеми подряд.
Он Таньку Мальцеву даже на свадьбу пригласил. Мальчишество!.. Варя была так счастлива, что ничего и никого не замечала. А Панин прекрасно помнил, что Мальцева пришла с одним, куда-то в ночь выходила с другим, а уехала и вовсе с третьим. Вовсе даже не студентом. Кому-то позвонила по телефону из кабинета администратора — да, эту гадину и туда пустили, она и там пококетничала! — приехала «крутая тачка», и Мальцева куда-то сдунула. В первую брачную ночь Панин побил все мыслимые и немыслимые рекорды. И вовсе не по плаванию. И плевать ему было на стонущую вовсе не от наслаждения, на измученную болью, на обессиленную от недоумения Варю. Он был не с Варей.
Варя, впрочем, была счастлива. Потому что она, Варя, была с ним. И она была — Варвара Панина! Отныне и вовеки веков, аминь! Хотя это и жутко неприятно, эта первая брачная ночь. Особенно если ты девственница. Это просто зверство какое-то, а не первая брачная ночь. Но раз он так её любит, что всю ночь этим с ней занимается, даже не обращая внимания, как ей тяжело, — она, Варя, счастлива. Варвара Панина так и не полюбила заниматься «этим», но она всегда была счастлива. Потому что она была рядом с ним. Потому что она была Панина. Иногда её тихое, милое, скромное, симпатичное счастье приводило Семёна в ярость — и он срывался из дому. Точнее — из их «семейной» комнаты в общаге. Иногда — в соседнюю, вовсе не семейную, комнату. А иногда и неизвестно куда. А когда приходил — из соседней ли комнаты или неизвестно откуда, — Варя ещё и просила у него прощения. Чай заваривала крепкий. Ни о чём не спрашивала. Ни за что не ругала. Прощения просила! Это обезоруживало. Это он, Панин, должен был любить Мальцеву так, как любит его Варя. И тогда он был бы счастлив. Сука характер! Сука, гадкая гадина — этот мужской характер. Да кому он сдался? Кому он счастье принёс, этот так называемый «мужской характер»? Мужской характер — это любить безусловно! Так, как его любит Варя. Варвара — мужик! А он, Панин, — баба. А Танька Мальцева — женщина… блядь такая!
После зимней сессии четвёртого курса Панин поехал в Карпаты. По профсоюзной путёвке. Варя не поехала — она была беременна. Первый раз беременна. Зато поехала Мальцева. Нет, не с Паниным. И не специально. Просто тоже поехала — и всё. Почему бы молодой, незамужней и небеременной студентке не поехать в Карпаты? Тем более что Танька Мальцева, в отличие от Вари Паниной, вполне прилично катается на лыжах. Так что никаких интриг ни с чьей стороны. Просто случайность. Встретились в вагоне. В плацкартном. Встретились — и привет! Взрыв сверхновой! Панин бегал к бригадиру поезда и валялся в ногах, выбивая СВ. Выбил. Благо СВ в те времена был такой «бронью», что частенько оставался почти пустым. «Только если проверка!..» — сказал бригадир. И была проверка. И они с Танькой мёрзли в тамбуре, весёлые и счастливые, и даже строгая «проверка», проходя мимо них, сперва сказала: «Почему не на своих местах, молодые люди?!» — а потом улыбнулась. Потому что Панин буркнул: «Курим!..», а Танька ответила строгой «проверке»: «Потому что я идиотка. А из-за одной идиотки иногда целая куча людей может оказаться не на своих местах!» Ночь в поезде была самой счастливой ночью Панина. Зимние каникулы в Карпатах были самыми счастливыми ночами его жизни. И днями. Он был счастлив ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно!..
А потом всё закончилось. Они вернулись в Москву — и всё закончилось. Танька с ним даже не попрощалась. Она выпала из поезда прямо в объятия какого-то мужика. Кажется, того самого, что увёз её на «крутой тачке» с их с Варей свадьбы… Чёрт! С
Панин выжидал её после окончания занятий, узнавая в деканате расписание. Панин искал встречи с ней. Панин звонил общим знакомым, выясняя, где сейчас живёт Мальцева, потому что у себя дома она нынче не жила.
И, наконец, выследил.
— Привет! — беззаботно сказала она. Так естественно и радостно, как говорят бывшим соседям по парте, а вовсе не любимому человеку. Бесконечно любимому, как он уже предположил по тому безумному зимнему заснеженному горному счастью.
— Привет? И это всё? — опешил он.
Он опять повёл себя не так, идиот. Ну почему он не ответил просто: «Привет!»? Кому было нужно это укоризненное: «И это всё?» Почему он просто не забрал у неё сумку, как тот мужик? Властно, но ласково. Почему не взял её под руку? Как свою собственность, как свою любимую собственность, как взял её под руку тот мужик? Она бы шла с ним, с Паниным, а вовсе не с каким-то посторонним мужиком, и он бы отпускал её руку, когда она хочет. И снова бы давал ей свою руку, когда ей вновь эта рука потребуется. Это выглядело тогда так гармонично — его Танька и тот посторонний чуждый мужик, что Панин корчился от боли, страдая бессонницей, а его беременная Варя заваривала ему чай.
— Рада тебя видеть, Сёма! — добавила Мальцева, всё так же равнодушно сияя своим вечным равнодушным сиянием светила, которому абсолютно всё равно, что, лучась, оно кого-то греет, а кого-то обжигает чуть не до смерти. Что от света этого равнодушного светила зависит чья-то жизнь. Светилу плевать. Мальцевой, сводящей его с ума своим безупречно-равнодушным сиянием, было на Панина глубоко плевать. Так ему, по крайней мере, казалось. Он даже был в этом уверен. Стал уверен после того, как она беззаботно сказала ему: «Привет!» А ещё у Панина… встал. Каждый раз, когда он думал о Мальцевой — а он всё время о ней думал… Каждый раз, когда он вспоминал Мальцеву — а он её всё время вспоминал… Это было мучительно. Какие тут могут быть разговоры.
— Не очень-то ты стремишься меня видеть! — буркнул он.
— Хочешь кофе? — улыбнулась она.
Они пошли в кафе.
— Таня, я люблю тебя!
