мамка. На ее маленьком, детском личике было разлито сонное спокойствие, она просто отдыхала на людях, в тепле, может, ничего не слышала и не понимала. Да еще Капаруля-перевозчик, уткнувшись в бороду, тоже словно спал на полу, возле пастуха. Зато Евсей Борисыч ворочался за двоих, никак не мог давненько угнездиться поудобнее, все ему было неловко сидеть, обняв колени, подсунув лапоть под себя.
«Мы хотим такой республики, чтобы издевающейся над народом полиции в ней не было; чтобы чиновники были все, снизу доверху, только выборные и сменяемые в любое время по требованию народа, чтобы жалованье их было не выше платы хорошему рабочему; чтобы в армии все начальство было такое же выборное и чтобы постоянная армия, отделенная от народа, отданная под команду чуждым народу классам, была заменена всеобщим вооружением народа, всенародной милицией.
Мы хотим такой республики, чтобы вся власть в государстве, снизу доверху, принадлежала всецело и исключительно Советам рабочих, солдатских, крестьянских и прочих депутатов.
Рабочие и крестьяне — большинство населения. Власть и управление должно быть у их Советов, а не у чиновников».
Выходило, что и тут сельские мужики поступили правильно, выбрав на митинге свой Совет по предложению Яшкиного отца. Погодите, догадаются везде, послушаются, и будет что ни деревня — то Совет, что ни Совет — то в председателях, в атаманах — большаки, такие же, как дядя Родя, с красным партийным паспортом в нагрудном кармане гимнастерки. И секретари найдутся подходящие, без ног и с ногами, всех наделят землей, кроме себя, а подсобляльщиков, помощников у Советов не занимать- стать.
Вот тебе и народная власть, понравившаяся сейчас всем в читальне.
Молодцы-удальцы в пути, умные головы, давно перестали толкаться и щипаться. Наслушавшись, насмотревшись, они уже не дивились, они радостно взирали во все глаза на своих батек, узнавали и не узнавали их. такие отцы были нынче согласные, добрые и важные, точно и в самом деле писали вместе с Лениным это письмецо всем русским мужикам и бабам и сейчас с нетерпением ждали ответа.
Набежавшие строгие мамки, как поглядели на мужей, так и позабыли ругаться, звать их домой ужинать, теснились за переборкой и в горнице, возле шкафа с книгами, шепотом спрашивали друг у дружки, что случилось с мужиками, узнать их нельзя сегодня. Уж не замирение ли вышло на войне? Али усадьба со всем добром и землей отошла наконец селу?
Устин Павлыч с Олегом притащили из дома граммофон, и он, шипя тугой иголкой по заигранной, с отбитым краем пластинке, визгливо, по-бабьи запел облезлой, с ржавчиной трубой:
— Вы с ума сошли! — возмущенно сказала Татьяна Петровна и собственноручно остановила граммофон.
А батьки словно и не заметили принесенного граммофона, не слыхали цыганской, не к месту, песенки, сердитого, как в классе, распоряжения учительницы.
Они говорили одно свое и ничего другого не хотели знать:
— Это, должно, тот мужицкий сход в Питере, про который надысь* хвастал нам болтун из уезда.
— Ну да!
— Надобно Ленину побывать на энтом собрании… ну, съезде, что ли, обязательно.
— Вишь, болен, пишет.
— Поправится. Выступит на съезде с речью. Видать, большой оратор.
— Дай-то бы бог… Согласятся? Нет?
— Я! Я! Зер гут!
— Вот она, ребятушки-мужики, праведная-то книга… она самая, не иначе, — обрадованно-громко возвестил Евсей Захаров с пола и перестал ворочаться в своем углу.
Тут дважды кряду произошло неожиданное, которое все почему-то заметили.
— Мой-то идол бешеный такое болтает, такое… Страшно слушать, чего грозит! — сказала беспокойно Катькина мамка и, оглянувшись, увидела Татьяну Петровну. — Ай, батюшки, никак я ненароком заняла чужое место?
Вскочила, уступила стул учительнице, но та не села.
Возле пастуха ожил, проснулся дед Капаруля.
— Клюет — так вытаскивай, не зевай! — промолвил он загадочно, как всегда. А голос был ясный, повелительный, как приказание.
Глава XI
СКАЗАНИЕ О СОВЕТЕ ВСЕЯ РУСИ
Григорий Евгеньевич порывисто прошелся по свободной половице от окна к книжному шкафу и обратно. Он весь горел и светился. Ребята давно не видывали таким своего школьного бога и солнышка. Пожалуй, он походил на того Григория Евгеньевича, который великим постом, как пролетела со станции в уезд тройка с солдатами и кумачовым флагом, говорил в классе, что начинается новая жизнь с красной строки, этот день, как заглавная буква, пусть они запомнят. Может, нынешний вечер в читальне с письмом Ленина в газете и разговорами мужиков тоже заглавный?
Он, Григорий Евгеньевич, чем-то немного смахивал на радостно растревоженных батек. В то же время он был и самим собой. Но каким! Он был и как богатырь Илья Муромец, когда они, ребята, висели на нем горой, ухватясь за шею и плечи, и учитель таскал их по школьному коридору в перемену, на зависть остальным классам, и единым махом сбрасывал со смехом на пол; они, барахтаясь, устраивали «малу кучу», а Григорий Евгеньевич, не теряя минуточки, баловал других, чтобы не завидовали. Он был одновременно непередаваемым, таким, как зимой, когда стал на защиту мамкиных коров, не побоялся стражников с ружьями и офицера с револьвером и плеткой, приехавших в село отбирать скотину для фронта; он спас тогда коров и прогнал потом из школы инспектора в медвежьей шубе, осмелившегося делать ему за это выговор. И он был, конечно, больше всего самим собой, Григорием Евгеньевичем, в лучший школьный час, забравшимся удобно с ногами на парту, читающим третьему классу ужас какую завлекательную книжечку, что они, ученики, оцепенев, не слышали звонка сторожихи Аграфены.
Вот каким виделся сейчас Шурке (и ему ли одному?) его свет и правда — Григорий Евгеньевич. Да он никогда и не был другим, не мог быть, иначе он не был бы Григорием Евгеньевичем.
— Черт возьми!.. А ведь знаете, друзья мои, в этом большом деле есть и наша с вами ярославская кровинка, — проговорил учитель волнительно-задумчиво, блестя мокрыми глазами, пылая жаром щек, запуская пальцы обеих рук в серебринки волос. — Вы знаете, Совет как форма общерусского правительства впервые возник именно у нас. Да, да! В Ярославле в начале семнадцатого века, в борьбе с нашествием польских интервентов… Нуте-с, представляете, Совет всея земли русской?!
— Не сочиняйте, Григорий Евгеньевич, — строго, как в классе ученику-выдумщику, заметила Татьяна Петровна. — История не любит преувеличений.
— Я не преувеличиваю. Говорю то, что было.
И рассказал поразительную бывальщину из смутного времени, которую совсем не знали ученики старших классов, батьки ихние и матери и подавно не слыхивали.
Известно было, что в 1612 году, весной, на пути в Москву для ее освобождения от поляков, в Ярославль пришло из Нижнего Новгорода памятное народное ополчение героев тогдашнего времени — купца, земского старосты Козьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского — и было принято населением с большой честью, как сказано в древних сохранившихся бумагах. Ярославские отряды тотчас вступили в
