С ним приехал мистер Ломаск, типичный лабораторный работник, ультраспециализированный в своей области. Вечно погруженный в акустические измерения, он постепенно перестал улавливать вокруг себя другие звуки, кроме тех, что регистрировали его приборы. Если к нему обращались за чем-нибудь иным, он обычно не отвечал; если вы переспрашивали, он вздрагивал и устремлял на вас взор человека, мучительно желающего понять, что от него хотят. Для Ломаска выход в иные сферы стоил такого труда, что мы вскоре перестали открывать его. Переехав из Штатов в Италию, он, например, забыл переставить часы и приходил на работу тогда, когда все уходили, оставаясь там добрую половину ночи и возясь со своими гидрофонами, датчиками и контрольными приборами.
Такой метод нравился ему; позже Ломаск совершил со мной несколько погружений, получив весьма важные результаты.
Море оставалось для него только опытным полем, его интересовали в нем шумы и только шумы. Голубизна воды, протяженность дна, температура воды и ее состав — все это не играло для него никакой роли. Однажды мы провели вдвоем под водой возле Капри три часа, наконец он сказал мне, что измерения закончены и мы можем подниматься. Я счел своим долгом заметить:
— Мистер Ломаск, вы приехали из Америки, чтобы погрузиться на батискафе. Сейчас мы с вами лежим на дне на глубине одной тысячи метров. Вы — океанограф. И вы просите меня начать подъем, ни разу за все время не взглянув в иллюминатор! Неужели вам не интересно, что делается снаружи?
— Да? Пожалуйста, — с готовностью ответил он и вежливо уперся взором в иллюминатор. Минуту спустя он спросил: — Теперь можем подниматься?..
Лаборатория подводной акустики в Нью-Лондоне, штат Коннектикут, также командировала своего специалиста Р. Льюиса, который сопровождал меня в четырех погружениях. Рассел Льюис изучал звуковые волны от 300 до 4800 циклов в секунду. Он привез с собой «акустический телефон», позволявший батискафу беседовать без проводов с надводным кораблем с любой глубины. На борту «Триеста» аппарат прекрасно работал с первого раза. До сих пор у нас не было средств сообщения с поверхностью. Конечно, можно было бы смонтировать какую-нибудь систему, скажем рацию, и переговариваться сигналами Морзе, как поступили французы в Тулоне на ФНРС-3, но мы убедились, что от рации больше хлопот, чем пользы. Зато беспроволочный телефон, привезенный Р. Льюисом, в корне менял дело. Теперь мы смогли согласовывать действия с группой поверхности; более того — через посредство корабля сопровождения мы установили прямую радиосвязь с самолетом, который передавал нам координаты кораблей, чьи шумы мы улавливали на глубине 3 тысяч метров. Телефон, правда, не всегда удобен: когда он без конца звонит, невозможно сосредоточиться.
— Ну как там? — вопрошал знакомый голос. — От вас уже пятнадцать минут нет никаких вестей. Что происходит?
Но новичков телефон успокаивал, хотя это было чисто иллюзорное подспорье — мы находились на трехкилометровой глубине, а то и глубже, и, случись что с буксиром, мы вряд ли смогли бы ему чем-нибудь помочь…
Телефон позволял также слушать «разговоры» рыб и прочих морских обитателей. Веселое посвистывание дельфинов и торопливое потрескивание креветок[12] скоро стали нашим привычным аккомпанементом. А один раз на глубине около 1000 метров мы услыхали, как морская черепаха жует водоросли на поверхности! Мне рассказали, что дельфины иногда отвечают на призыв человека, если имитировать их свист. Однажды во время погружения возле Капри я посвистел в телефон в надежде, что меня поймут. Никакого ответа. Зато секундой позже в телефоне раздался взволнованный голос капитана Фрасетто:
— Вы слышали? Дельфин! Просто изумительно — я никогда еще не слышал его так отчетливо!
Во имя сохранения научной репутации пришлось, к сожалению, разуверить его.
В один из дней Льюис сказал:
— Вы упоминали весной, что сможете остановить батискаф на трехсотметровой глубине. Хотелось бы проделать это на следующей неделе.
Да, я сказал это. И надо было держать слово… Но дело в том, что в самом принципе батискафа заложено отсутствие стабильности. Аппарат легко спускался и поднимался; неподвижно висеть на заданной глубине для него крайне сложно. Можно сбрасывать попеременно бензин и балласт, но эти деликатные операции связаны с шумом, а в данном случае специалисту-акустику требовалась абсолютная тишина. Я предложил следующее решение:
Мы делаем плот из семи больших полиэтиленовых баллонов, шесть из которых накачиваем воздухом, а седьмой — бензином; к этому плоту крепим манильский канат длиной 300 метров, его поддерживают маленькие пластмассовые бутылочки с бензином. Ко второму концу каната прицепляем «Триест». Далее будем осторожно погружаться, пока на глубине 300 метров канат не натянется. В этот момент батискаф, огромная махина в 120 тонн весом, будет болтаться привязанный к плоту, выдерживающему нагрузку не более 120 килограммов. Задача, таким образом, заключалась в том, чтобы вес батискафа в воде не превысил 120 килограммов.
Опыт удался. Время от времени нам сообщали сверху, что воздушные баллоны плота слегка погружаются в море. Я тогда сбрасывал немного балласта, компенсируя сжатие бензина, и мы вновь оказывались в равновесии. Бензиновый баллон был оставлен для того, чтобы вытащить плот на поверхность в случае, если из-за неловкого маневра батискаф опустится слишком глубоко и баллоны с воздухом лопнут. Льюис мог спокойно заниматься своими экспериментами.
Одной из главных целей специалистов-акустиков было установить проходимость различных звуков в толще воды. Мы взяли для этого колокол итальянского тральщика. Обычно колоколом пользуются для того, чтобы спровоцировать взрывы акустических мин, используя звуковые колебания определенной частоты. По телефону мы запрашивали импульс желаемых параметров и тут же сообщали наверх результаты приема. Во время этих опытов нафаршированный гидрофонами «Триест», являвший собой идеальное подслушивающее устройство в сравнении с любым надводным кораблем, стал базой измерений проходимости знаменитого «звукового канала».
Речь идет о своеобразных колеях для звуков. Эти каналы стали одним из открытий военных лет; была установлена их зависимость от температуры, солености и давления толщи воды. Попадая в такую колею, звук уже не может выйти из нее и движется в заданном направлении на огромное расстояние, иногда на тысячи километров. Одни звуковые каналы возникают временно, другие, по всей видимости, существуют достаточно долго. Они образуются на определенной глубине. По мере понижения температуры скорость звука уменьшается, но глубже, с увеличением давления, она вновь возрастает. В результате появляется зона, где звук проходит с наибольшей скоростью, — это и есть «звуковой канал»; он как бы изолирует звуковую волну от поверхности и дна, где она угасает. С помощью чувствительного микрофона взрыв килограммового заряда тринитротолуола, произведенный в оси звукового канала у Гавайских островов, был услышан за 4 тысячи километров у берегов Калифорнии!
Такой звуковой канал позволил зафиксировать извержение подводного вулкана. 17 сентября 1952 года гидрофоны системы СОФАР военно-морского флота США уловили необычные шумы в районе мысов Сур и Арена в Калифорнии. Роберт Дитц и Майлз Шихи установили, что грохот идет от извержения подводного вулкана близ скал Байонез в двухстах милях южнее Токио. За десять дней через Тихий океан прошли отголоски более ста взрывов; девять с половиной тысяч километров звук покрыл за 1 час 45 минут. Естественно, что сейчас изучаются возможности использования этих каналов для систематических передач. Вряд ли можно рассчитывать, что они станут переговорной трубой: звук проходит в воде относительно медленно, но в принципе они могли бы служить для передачи отдельных сигналов.
В случае, о котором мы упомянули, извержение имело трагические последствия: погибло находившееся неподалеку японское океанографическое судно «Каие Мару». Можно представить себе, с каким рвением японские коллеги стали наблюдать за началом землетрясения… Трагический конец наступил внезапно, они не успели даже передать сигнала о помощи. В океане выловили лишь несколько обломков с остатками вулканической породы. Впервые в истории корабль гидрографической службы погиб от извержения подводного вулкана. Хотя Япония — страна непрестанных природных катастроф, от вулканов здесь люди погибают не часто. Вулканы в Японии почитают, но их не боятся. Этот парадокс подкрепляется в сознании народа целым сонмом легенд.
