Против холода и ограниченной подвижности у нас есть средство: бег на месте. Чег Мэй захватил с собой резиновое колесо шириной около 20 сантиметров с двумя рукоятками — уперся и катай взад-вперед, укрепляя мышцы спины. Этакая современная пытка на колесе в век подводных исследований…
После «завтрака» гасим внутреннее освещение и некоторое время пребываем в «сумерках», довольствуясь естественным дневным светом. Минут через десять глаз уже неплохо различает интерьер мезоскафа, можно спокойно ходить по коридору, не боясь что-нибудь задеть (во всяком случае при включенном свете риск ушибиться ничуть не меньше, ведь ширина коридора всего 80 сантиметров). Но книгу при таком свете не почитаешь.
37. Месяц — с какого момента?
Снова включается свет. Весь экипаж собрался в носовом отсеке, и сам собой, непроизвольно завязывается разговор о продолжительности экспедиции. Все мы твердо намерены оставаться на борту месяц, как предусмотрено программой. Но чтобы знать, когда этот месяц кончается, надо сперва решить, что подразумевать под месяцем, скажем, в переводе на часы и откуда вести отсчет. В нашем месяце 30 дней, то есть 720 часов, на этот счет никаких разногласий нет. А вот о начале погружения мнения расходятся.
Если говорить о месячном дрейфе, то он начался в ту минуту, когда был отдан буксирный конец, иначе говоря, 14 июля в 20.25.
Если говорить о месячной экспедиции, стартом считается момент, когда на борту собрался весь экипаж, то есть около 20.30.
Если говорить о месячной изоляции, отсчет надо вести от 23.34, когда был задраен люк.
Кроме того, можно считать от 20.40, когда были открыты клапаны затопления и началось погружение. Или от 20.54, когда мезоскаф полностью ушел под воду.
Дэн Казимир голосует за 20.40, мы с Фрэнком — за 20,54.
Впрочем, когда дойдет до дела, я посоветую оставаться под водой до утра 15 августа: все-таки ночью всплывать сложнее, особенно если море неспокойно.
Наш спор может показаться не очень серьезным, и все же я рассказываю вам о нем. Нас эта дискуссия позабавила, и в ней отразилась одна из наших забот. По-моему, хотя мы были искренне увлечены своей задачей, для нас было вполне естественно задумываться о последующих стадиях дрейфа, включая и финиш.
Под вечер мы отмечаем, что мезоскаф отклоняется на запад, но это нас не тревожит, так как поверхность сообщает, что мы по-прежнему находимся в центре Гольфстрима.
Пора сменить пластины с гидроокисью лития. Но сперва мы проверяем содержание углекислого газа в нашей атмосфере; Эрвин Эберсолд записывает результат — 1,4 процента. По нашим прикидкам должно быть больше, и мы сразу решаем, что будем повторять замеры, пока прибор не даст верные показания. Вторая цифра — 1,2 процента (еще меньше), третья — опять 1,4 процента. Сомнительные данные; по чести говоря, этот прибор никогда не внушал мне доверия.
Дон Казимир уверяет меня, что, служа в ВМС, он всегда успешно пользовался этим прибором, но ведь Дону не с чем было его сверять, а без этого трудно судить о точности прибора. Правда, большой роли это не играет, ведь и Казимир, и я, даже Басби и Хэг — словом, те члены экипажа, которые уже работали на подводных лодках, знают, что, пока не болит голова, можно не бояться избытка углекислоты. Интересно, что наш организм наделен «системой предупреждения» от опасности, которая в природе встречается очень редко. Другие системы, оберегающие нас от ожога, переутомления, отравления, можно привязать к явлениям и опасностям, с которыми пещерный человек встречался на каждом шагу. А впрочем, может быть, и тут первопричиной был природный углекислый газ, иногда встречаемый в пещерах?
Чет Мэй продолжает охотиться на микробов. Ежедневно собирает образцы, помещает их в питательную среду и следит за развитием изолированных колоний.
Есть нечто курьезное в этих исследованиях. Мы понимаем, что в определенных обстоятельствах бактерии могут стать опасными для нас. Именно поэтому Чет изучает их с таким пристрастием. И когда ему не удается обнаружить микробов, он чувствует себя бездельником. Отсюда противоречивая, парадоксальная ситуация: мы радуемся вместе с ним, когда он находит своих букашек, изолирует их и разводит в колбах. И в то же время больше всего на свете боимся, как бы эти злокозненные крохотные твари не вынудили нас прервать наше чудесное путешествие. Когда я спрашиваю Чета Мэя, как поживают его бактерии, он отвечает с видом заговорщика:
— Пока что все в порядке.
Вечером мне удается поймать специальной ловушкой несколько образцов планктона. С этой ловушкой связана особая история.
38. Капитан Ник
В 1965 году, задолго до того, как началось мое сотрудничество с компанией «Граммен», мне позвонил какой-то импресарио, некий «капитан Ник», и предложил участвовать в съемках фильма на океанографические темы, которые должны были происходить во Флориде. Я тогда был в Швейцарии, но тем не менее согласился. Уже через несколько дней я очутился с киногруппой в Санта-Лючии, одном из тех поселков, которые так типичны для штата Флорида: загородный клуб с площадкой для гольфа и огромным плавательным бассейном, и вокруг него вдоль аккуратных концентрических улочек несколько сот домиков на одну, две или три комнаты. Мой импресарио Ник, его семья, ассистенты, режиссер в огромных темных очках, операторы, консультанты по биологии и прочий персонал — словом, весь традиционный набор киноработников ждал сигнала приступить к съемке.
Задуманная программа была превосходной, не хватало только узловой темы, стержня, чтобы нанизать на него все эпизоды. Я предложил Гольфстрим, о котором годом раньше рассказывал в Национальном научном фонде в Вашингтоне. Мое предложение приняли, и мы вышли на арендованном судне знакомиться с течением. Была также арендована небольшая подводная лодка; ее владельца Джона Перри пригласили быть техническим консультантом вместе с Эдом Линком, чьим именем назван летный тренажер, спасший жизнь не одному пилоту союзников в годы второй мировой войны и после нее.
Было созвано совещание, чтобы основательно обсудить научные возможности проекта «Гольфстрим». В этом совещании участвовали океанографы, в том числе доктор Поль Фай — директор Вудсхолского океанографического института, доктор Л. Уорсингтон из того же института, Билл Ричардсон из университета в Форт-Лодердейле и Финен Дженнинг, сотрудник Научно-исследовательского центра ВМС в Вашингтоне. В числе основных вариантов проекта рассматривалась и возможность подводного дрейфа.
Доктор Фай предложил включить в океанографическое снаряжение пропущенную через корпус подводного аппарата нержавеющую стальную трубку, открытую с обоих концов. Во внутренней ее части предусмотреть прозрачную стеклянную секцию, маленький насос, чтобы забирать морскую воду, и два клапана, чтобы изолировать пробу, заключенную в стеклянный отсек. Это устройство позволит взять внутрь мезоскафа воду с планктоном, отделить планктон и спокойно наблюдать его при давлении, равном давлению среды, из которой взята проба, причем и температура, во всяком случае первые несколько минут, останется прежней.
Наблюдать изолированный живой планктон в таких условиях чрезвычайно заманчиво. В самом деле, огромная разница между живыми образцами и жалкими, искалеченными особями, которых наугад извлекают сетями и ловушками обычные океанографические суда. Доктор Фай даже уверял меня, что независимо от прочих результатов вся экспедиция «окупится», если удастся изучить таким способом хотя бы один планктонный организм.
Фильм Ника так и не был снят. Его группа в один прекрасный день распалась, после чего я заподозрил, что треноги кинокамер Ника, как говорится, опирались только на песок. Больше он не давал о себе знать. Что ж, это отнюдь не редкость, когда такие группы, созданные в надежде сколотить состояние
