метров над морем измеряемый круг на поверхности воды (иначе говоря, круг, очерченный конусом инфракрасных лучей) достигает 4,5 метра в диаметре. Таким образом, самолет собирает за день достаточно сведений, чтобы специалист мог составить карту данного участка Гольфстрима.
Спутник еще лучше, чем самолет, может наблюдать эволюцию Гольфстрима, фиксируя благодаря огромной высоте несравненно более широкую картину. Так, 15 мая 1966 года НАСА запустило «Нимбус 2» на орбиту, близкую к полярной, с высотой около 1100 километров и периодом обращения в один час сорок минут. Спутник последовательно обозревал всю поверхность земного шара; на нем была установлена обычная телевизионная камера, работавшая днем, и два «радиометра» — «многоканальный инфракрасный радиометр среднего разрешения» и «инфракрасный радиометр высокого разрешения». Первый измерял отношение степени нагрева земной поверхности атмосферы, распределение водяных паров в атмосфере и температуры над самой землей. Второй определял ночью состояние облачного покрова, а также температуру поверхности земли и океана в полосе шириной 3,5 тысячи километров (внушительный охват!) с разрешающей способностью в 11 километров, что оставляет желать лучшего. Температура измерялась с точностью плюс-минус 1° Кельвина; это совсем неплохо. Данные тотчас передавались на землю, причем могли быть сразу выражены в цифрах.
Так что сами видите: осаждаемый со всех сторон спутниками, самолетами, судами, а теперь еще и подводными лодками, Гольфстрим в конце концов будет вынужден исповедаться и рассказать о своем происхождении.
Спутниковый метод позволяет также — благодаря реакции инфракрасного детектора на хлорофилл — незамедлительно обнаруживать большие скопления фитопланктона и направлять суда в те места, где ожидается скопление рыбы, которая тоже (хотя и другими способами) умеет находить планктон.
47. Всплытие
В субботу 26 июля к 9.27 Эрвин продувает уравнительные цистерны, чтобы всплыть к поверхности. Поскольку аккумуляторные батареи крепко поработали, очевидно, что в них накопилось вдосталь газа, — значит, всплывать надо не торопясь, давая газу выходить. Последние 50 метров будем подниматься со средней скоростью не больше пяти метров в минуту. По мере того как образуются и растут пузырьки газа, они вытесняют воду со дна масляного контейнера, и мезоскаф становится легче. Правда, потом пузырьки вырываются на волю, на их место снова проникает вода, и плотность опять возрастает, однако вес убывает сообразно весу выделенного газа. Мы отчетливо слышим, как журчат аккумуляторы, а некоторые из нас даже уверяют, будто выделение газа сразу отражается на диференте мезоскафа. Лично я не могу поручиться за точность этого наблюдения.
Пока мезоскаф медленно всплывает, Кен Хэг, Дон Казимир и я не отходим от иллюминатора. Видим много великолепных акул; я не записывал размеров, но помню, они достигали в длину не меньше двух-трех метров — ничего, изрядные экземпляры. Акулы проходят неторопливо, до них рукой подать, мы их отчетливо видим. Поди пойми, мирно они настроены или враждебно. Одна из них, бурая красавица с черными пятнами, похоже, акула-нянька, Ginglymostoma cirratum. Этот вид часто встречается в тропических водах, в длину не превышает четырех метров, считается неопасным. В одной из наших книг акулы классифицируются так: «Акулы-людоеды; безопасные акулы; опасные акулы (не смешивать с первой категорией)». Тем не менее, предупреждаем поверхность: «Внимание, если собираетесь пускать аквалангистов, в море акулы».
Минутой позже встречаем барракуду. Басби удивлен.
Ведь классическая барракуда предпочитает мелкие воды и держится ближе к берегу, а в открытом море обычно водится ваху, только на первый взгляд похожая на барракуду.
Да нет, эта сильно выступающая нижняя челюсть явно принадлежит Sphyraena barracuda. Любопытство барракуд чуть ли не вошло в поговорку, однако эта проходит мимо мезоскафа без остановки, едва удостоив нас взглядом.
Внезапно — мы явно вошли в интересную зону! — появляется великолепная молотоголовая акула, поразительное создание, у которого глаза помещены на причудливых выростах по бокам головы. Казалось бы, полное противоречие всем законам гидродинамики, — и однако же какое изящество, какая поразительная грация в движениях этого чудовища, известного своей быстротой и свирепостью. Акула обозревает нас одним глазом (что поделаешь, так уж она устроена), делает круг-другой, потом исчезает. Молотоголовые акулы глотают все подряд, в их желудках находили консервы и даже секстанты, но мы великоваты для этой пасти, к тому же запах масла из аккумуляторных батарей вряд ли соблазнит хищницу подойти ближе.
Вижу также маленькую рыбку, очевидно Myctophidae (светящийся анчоус). Не исключено, что она сопровождает нас с того горизонта, откуда началось всплытие «Бена Франклина», ведь представители этого вида неустанно циркулируют на средних глубинах, заходят и поглубже. Вдруг анчоус бросается на крупинку планктона, но отступает, потому что крохотное создание дает решительный отпор, после чего долго не может успокоиться. Наблюдавшие эту сцену сальпы ликуют — крутятся, вертятся, упоенно исполняют свои излюбленные акробатические трюки.
Обе уравнительные цистерны пусты — так и должно быть, это в порядке вещей. Но телефон безобразничает. Казу нужно выяснить, можно ли нам выходить на поверхность. В ответ доносится сплошное журчание.
Каз придумывает новый ход:
— Если слышите меня, помолчите!
Но поверхность знай себе журчит, а этот язык понятен морю, акулам и прочим морским обитателям, только не нам.
В 12.05 наша рубка поднимается над ровной гладью штилевого океана. Сразу же устанавливаем радиосвязь. Первый этап подводного дрейфа завершен. Не без горечи, чего уж скрывать, смотрим на пробивающиеся через верхний иллюминатор лучи солнца. Чувствуем, как покачивается «Бен Франклин». «Приватир» не мешкая берет нас на буксир. Идем на восток, в сторону Гольфстрима, до него сейчас 50 километров.
Разумеется, люка мы не откроем. «Спасательная» операция не должна вносить никаких изменений в наши условия, с этим строго, нам даже не разрешается использовать шлюз и передать личные письма родным. Это, пожалуй, уж чересчур… Правильно используя шлюз, то есть, как и на глубине, все время держа одну из его дверей закрытой, мы нисколько не изменили бы внутренних условий. Но для поверхности приказ есть приказ, даже когда всем очевидно, что он нелеп. Что ж, их можно понять: связь с берегом ненадежная, подчас совсем плохая, и они предпочитают держаться утвержденных правил, чем пойти на импровизацию.
Пусть в данном случае она ничем не грозит, но ведь в другой ситуации можно и в беду попасть.
Целый день, точнее, шестнадцать часов проводим мы на поверхности моря, а так надеялись, так старались месяц с ней не встречаться. Время от времени в иллюминаторы видно одного из членов экипажа «Приватира» — он ходит по мостику мезоскафа, проверяет то, се, снимает протонный магнитометр, который отказал уже в первые дни дрейфа. Прибор дорогой, и Басби озабочен тем, чтобы его поскорее убрали в надежное место.
Весь этот долгий день и часть ночи мы ничем особенным не заняты. Все задумчивы, все размышляют о том, что нам готовит будущее. Еще не дошли до Хаттераса, а нас после двенадцати дней дрейфа уже вынесло из Гольфстрима — что же будет после мыса? Сумеем ли мы удержаться в течении еще сутки, двое суток? Как построить работу, чтобы был толк и от второго этапа экспедиции, если он распадется на ряд коротких переходов?
Сводя воедино отрывочную информацию с поверхности, начинаем понимать, какой потерей было для нас временное отсутствие «Линча». Останься он на месте, его блестящий отряд океанографов, наверно, сумел бы своевременно обнаружить сюрприз, подготовленный для нас Гольфстримом, и предупредить нас. А мы, приняв контрмеры в самом начале, возможно, смогли бы избежать изгнания из Гольфстрима. Получен полезный урок. Теперь только бы «Линч» смог сопровождать нас до конца.
Как я уже сказал, люков нам открывать не придется.
