перебегали Герцхеймера. Короткими экономными очередями огрызался ДШК. Вразнобой, но достаточно уверенно палили из окон-бойниц первого этажа ребята Крикунова.
Ах, молодцы, порадовался капитан, ну какие молодцы! Все сами поняли.
— Гаязов, ты идешь за первым взводом! — отрывисто командовал он по рации. — Крикунов с третьим взводом — оборону по фронту, прикрывать всех переходящих улицу. Быстро, пока козлы не опомнились!
— Помогайте! — с этими словами Терентьев, уже убравший непонятно куда гранату, схватился за край огромного бюро со множеством выдвижных ящичков с с трудом приподнял его.
Басалаев и один из десантников подхватили гробоподобное сооружение и с натугой перевернули его. Бюро рухнуло, с хрустом дробя стекло на полу, образуя какую-никакую, но защиту.
— Сюда давай! — Терентьев помог связисту перетащить рацию. Таланов перекатом присоединился к ним.
Один за другим ухнули три минометных разрыва, из-за угла дома разрывов не было видно, лишь многократно отраженное от стен эхо прокатилось вокруг.
— Я вниз, — каким-то буднично спокойным голосом, как будто все происходящее было ему привычно и знакомо, произнес Терентьев. — Покажу вашим куда лучше идти по первому этажу.
— Веди выше, — отрывисто, не оборачиваясь, сказал Таланов. — Для обзора и обстрела.
— Нет, со второго этажа новостройка, стены тоньше, а первый — камень, больше метра толщиной. Если за бэтээрами идут танки — будет плохо, — писатель был все так же странно спокоен и рассудителен, укладывая максимум информации в минимум слов. — Сначала занять первый, потом выше,
Виктор не знал, что такое «танки» и «бетеры», но суть понял. Так говорить мог только опытный боец, хорошо знающий, с чем имеет дело. Никак не книжный червь. И мысль — где обычный графоман мог набраться такого опыта — спряталась на задворки сознания, вытесненная более практичной — надо спешить.
— Действуй, — сказал, как отрезал, капитан. — Майор, ты с ним?
Со стороны Герцхеймера слаженно заработали крупнокалиберные пулеметы — противник оправился и перекрывал дорогу продольным обстрелом. А это значило, что второму взводу Гаязова придется очень плохо…
— А как же! — рявкнул Басалаев, перекрывая своим басом перестук вражеских стволов. — Тебе от меня никуда, писака хренов.
— Итого, с нами просто не стали связываться, — подытожил Таланов. — Не отвлеклись даже после потери грузовика и скольких-то там пехотинцев. Слишком спешили прорваться как можно дальше. По Маркса идет бронетехника, пост на улице Гиммельфарба. Мы опоздали буквально на полчаса…
— То есть, теперь мы в общем то во вражеском тылу, — уточнил Терентьев.
— Да, — согласился капитан, автоматически взглянув на часы. Час ночи. Полчаса минуло с той минуты, как взвод Гаязова под шквальным огнем пересек улицу, чтобы укрыться в прочной постройке Рюгена. Опытные солдаты почти без команды и координации спешно занимали позиции, готовясь к отражению немедленного штурма.
Которого не последовало.
Как только гвардейцы прекратили огонь, вражеская колонна продолжила движение, игнорируя приют. В ее хвосте двигалось целых три «панцера», но и они не удостоили десант вниманием. По-видимому, батальон и его активность интересовали «панцершпиц» (или что это было) лишь постольку, поскольку отвлекали от основной цели — стремительного продвижения вперед. Помеха исчезла, и бронегруппа пошла дальше, бросив догорающий грузовик и нескольких покойников.
Решив первоочередные вопросы — организацию дозоров и распределению секторов обороны, Таланов собрал блиц-совещание в бывшем аптечном складе, квадратной комнате с шеренгой пустых стоек- витрин сдвинутых к стенам. Несколько ящиков поставленных один на другой образовали импровизированный стол, за которым на тех же ящиках расположились командиры гвардейцев и обитатели приюта. В соседней комнате потрескивала рация, и связист монотонно повторял на трех языках позывные. В зале через коридор лязгал инструментами и вполголоса ругался батальонный хирург.
— А почему сидим здесь? И отчего не притащить нормальную мебель? — поинтересовался вдруг Басалаев.
На него посмотрели с удивлением и даже с толикой опаски — не тронулся ли майор умом от всего происшедшего.
— Здесь самое безопасное место, — вежливо просветил Терентьев. Он сидел, как ни в чем не бывало, впрочем, и пленять его уже никто не собирался. — Почти сердцевина здания, капитальная постройка.
— Хотя бы стулья принесли, — по-прежнему неодобрительно сказал Басалаев.
— Да вот как-то само собой сложилось. Нам тут сидеть особенно не приходилось…
Старика с тонзурой звали отцом Сильвестром, его официальной должности Таланов так и не понял, но уяснил, что священник был кем-то вроде управляющего приютом и больницей, решая организационные вопросы не касающиеся медицины. Толстяк похожий на грустного сенбернара именовался Губертом Цахесом и тоже относился к работникам приюта, что-то по хозяйственной части. Здоровенный мужик с дробовиком называл себя Францем, он был сторожем. Помимо них и Терентьева в приюте имени Рюгена укрылись еще три женщины, по-видимому воспитательницы, а может, монахини, Виктор не разбирался в нюансах культа и не видел нужды забивать голову бесполезным знанием.
И еще пятнадцать детей — последние воспитанники и пациенты приюта.
История минувших недель в изложении Терентьева была короткой и, к сожалению, достаточно обыденной для новых, волчьих, времен.
Десятилетия спокойной, размеренной жизни сыграли с Барнумбургом злую шутку. Отлаженный механизм самоуправления и бесперебойной работы городских служб ощутимо засбоил при первых же признаках надвигающегося катаклизма. До тех пор, пока сражения шли где-то далеко, все еще более-менее действовало, но когда война стала ощутимой реальностью, выйдя за пределы газет и новостника, очень многие вспомнили, что самоуправляющийся город по сути совершенно беззащитен, а у соседей хватает своих проблем. Повальное бегство жителей в считанные дни захлестнуло Барнумбург, стремительно захватив не только рядовых граждан, но и полицейских, а вместе с ними и все остальные городские службы. В других европейских городах военная администрация хотя бы старалась взять ситуацию под контроль и обуздать панику, но у вольного города не было вооруженных сил.
Хуже всего и страшнее всего было то, что рухнувшие устои общества открыли дорогу самым низким, самым отвратительным сторонам человеческой натуры, доселе сдерживаемым общественным порядком, привычками и твердой рукой закона. Добропорядочные барнумбуржцы на глазах превращались в клошаров, словно сошедших со страниц старинных книг о преступности времен Видока. Таких было немного, ничтожная часть общей численности городского населения, но теперь Барнумбург принадлежал им.
Пока город погружался в бездну безвластия и анархии, отец Сильвестр с немногочисленными коллегами пытался организовать эвакуацию детей, им помогали Цахес и Терентьев. Губерт жалел детей, к которым успел привыкнуть. Кроме того, старому и одинокому подводнику было просто некуда больше пойти. Терентьев о своих мотивах не распространялся.
Днем немногочисленные оставшиеся работники приюта искали транспорт и тех, кто был готов вывезти питомцев Рюгена в безопасное место, во Францию или на юг Германии. Таковых было немного, и еще меньше оказывалось тех, кому можно было безбоязненно доверить беспомощных пассажиров. Ночами рюгенцы запирались и отбивали набеги мародеров и просто безумцев. Попытки разграбить приют предпринимались с удручающим однообразием и регулярностью, больше всего бандитов интересовал спирт (ведь в любой больнице его просто цистерны, это каждый знает), но и извращенцев хватало.
Три дня назад Терентьеву удалось организовать прилет гироплана пожарной службы, который должен был вывезти оставшихся. Аппарат сел прямо на площади, у самого входа и, казалось, длинная и мучительная эпопея наконец-то завершилась…
… - Они никого не взяли… — пояснял отец Сильвестр, подслеповато щурясь. Его руки ощутимо
