Гавканье закончилось. Команды отданы, пехота занимает позиции для атаки, сейчас начнется, подумал Таланов.
— А продолжение есть? — спросил солдат, чье имя капитан никак не мог вспомнить.
— Есть, — Иван на мгновение заколебался, но все же закончил. — «Да, они были простыми смертными, и мало кто уцелел, но они сделали свое дело. И имена их ужасом отзывались в сердцах врагов даже спустя десятилетия».
Таланов почувствовал дрожь, идущую откуда-то из-под сердца, распространяющуюся по всему телу, словно каждая клеточка тела, каждый нерв мелко-мелко завибрировали. Страх или просто ожидание боя? Уже не было времени разбираться. Ладони вспотели, но гладкое дерево цевья сидело в руках как влитое, словно ободряло — дескать, хозяин, не подведу.
— Хорошо сказано, — одобрил безымянный. — Добротно. Ну что, братья, вселим ужас?
— Однозначно, — откликнулся самый первый, сказавший про брехающую собаку.
И все-таки Виктор решился.
— Друзья мои, — сказал он, понимая, что время истекло, и он успеет сказать лишь несколько слов. — Друзья мои…
В горле застрял холодный ватный ком, душащий слова, на глаза Виктора неожиданно навернулись слезы. Но все же он закончил, сказав совершенно не то, что собирался, дабы ободрить и вдохновить, а то, что шло от самого сердца.
— Спасибо вам.
Чья-то тяжелая ладонь сзади опустилась ему на плечо.
— Все путем, командир. Ты был хорош. Никак не хуже Захарыча.
И началось.
Таланов давно уже не верил в ту войну, что показывают в кинографе. На этой целлулоидной, совсем не страшной и даже красивой войне герои погибают, только сделав все, что в человеческих силах, на исходе боя, увидев, что их дело и их правая сторона одерживают победу. Он слишком хорошо знал, что в жизни все проще и гораздо бессмысленнее.
И все же, после того, что им довелось пережить, он в глубине души ожидал чего-то кинографического. Надеялся на долгий жестокий бой, в котором он неизбежно погибнет, но захватит с собой многих и многих.
Первый же снаряд отколол от стены кусок кирпича, прилетевший ему точно в голову. Шлем уберег череп, но сотрясение наложилось на недавнюю контузию и общую усталость. Капитан просто выпал из реальности, воспринимая ее так, словно он смотрел со стороны некий фильм, склеенный из обрывков разных лент.
Миг, и первый этаж словно взорвался звуками бешеной пальбы — знакомые хлопки «токаревок», частые «тах-тах-тах» вражеских «коротышей». Бахнули первые гранаты и, перекрывая все, загрохотали тяжелые пулеметы Рюгена.
Даже облегченный десантный вариант тяжел как жизнь каторжника. Но в пехотном бою это «машина тысячи смертей». От него не защищает уставной бруствер, он смеется над легкой броней и кирпичной стенкой, мешок с песком защищает от его пули не намного надежнее, чем лист папиросной бумаги. Его попадание остановит даже легкий броневик, не говоря уже о любом автомобиле. Он почти не дает раненых, зато хорошо дружит с патологоанатомом.
Три тяжелых пулемета, два «Дегтярева» и снятый с бронеавтомобиля башенный, подавили первую атаку, но противник почти без паузы поднялся в следующую. Ревущая толпа ринулась к Рюгену с разных сторон, группами не более двух-трех человек, чтобы рассеять огонь обороны. Они не искали укрытий, стараясь как можно скорее пересечь открытое пространство, стреляя на ходу из всего оружия.
Пленку сменили, Таланов совершенно не помнил, как разобрались со второй атакой, но знал, что ее отбили. Наверное, минами, потому что главный батальонный минометчик Луконин вместе с ним бегал по третьему этажу, с «глухой» стороны дома и через маленькие слуховые оконца бросал гранаты на головы врагам, которые сменили направление атаки и теперь пытались разобрать стену.
Он опять осознал себя от криков в самое ухо. «Щаз! Щаз!» — кричал ему Гаязов, колотя по груди и пытаясь задушить капитана. Таланов отбивался, решив, что прапорщик сошел с ума, но в следующую секунду он уже смотрел на мир сквозь мутные стекла антигазовой маски. Все кругом тонуло в каком-то странном тумане, не то стекла запотели, не то туман был настоящим. Таланов жадно высасывал горячий, зловонный воздух сквозь фильтр маски, куда то бежал, понимая, что Гаязов кричал не «Щаз!», а «Газ!».
Потом маска исчезла. Виктор стоял на коленях, с пустыми руками, без шлема, голова не просто раскалывалась от боли, она сама была болью. Капитан смутно помнил, что приказывал о чем-то связанном со штыками и рукопашной, но не помнил, что именно. Он не мог сфокусировать взгляд, все — образы, звуки, — доходили до него так, словно капитан смотрел на мир через аквариум, в мутном зеленоватом свете, а в уши забили вату. Все вокруг было белым, как будто засыпанным сахарной пудрой. «Пыль», — подумал Таланов и удивился, откуда здесь белая пыль, ведь Рюген не бетонный, а каменный.
Прямо перед ним выросло чудовище, огромное, страшное. Таланов моргнул, чувствуя, как пыль забилась под веки и больно царапает глаза. Окружающий мир скачком прояснился, словно Виктор был близорук и одел очки. Чудовище оказалось врагом, из тех, из нелюдей. Враг передернул затвор и жизнерадостно улыбнулся капитану белозубой улыбкой, очень доброй, какой-то светлой. Таланов хотел ответить тем же, но мышцы лица свело в болезненной судороге. Не переставая улыбаться. Враг прицелился ему прямо в лицо, и в этот момент кто-то налетел на него с боку, сбил с ног, выбив оружие. Сцепившиеся противники покатились по засыпанному битым кирпичом и белой пылью полу, осыпая друг друга ударами.
Таланов попытался подняться, чтобы помочь кому-нибудь из них, но никак не мог решить, кому. Да и в любом случае ноги его не слушались.
Снова что-то взорвалось, совсем рядом. Виктор потряс головой, которая уже не болела, она просто стала огромной и совершенно пустой. Каждый звук, пробившийся сквозь заложившую уши вату, долго гулял внутри, отражаясь от внутренних стенок потяжелевшего черепа.
В новом обрывке фильма, он все так же стоял на коленях. Давешний враг забился в угол, хотя нет, это был уже кто-то другой, в хорошо знакомом английском мундире, почему-то тропической расцветки. Он свернулся в клубок, закрываясь руками и истошно завывая от ужаса, а солдат, имени которого Виктор так и не вспомнил, полз к врагу, оставляя за собой густой карминовый след, волоча собственные внутренности. Он судорожными рывками подтягивал себя вперед, опираясь на локоть левой руки, отталкиваясь ногами, а в правой сжимал кинжал.
Демьян. Его звали Демьян, вспомнил Виктор.
Иван Терентьев шагнул из-за края четко очерченного кадра. Без лишней спешки, но и без промедления он прицелился в англичанина и спустил курок. «Токаревка» щелкнула пустой обоймой. Не смутившись, Иван методично, несколькими расчетливыми точными ударами насмерть забил англичанина прикладом. Затем перевернул затихшего Демьяна лицом вверх, досадливо сморщился при виде остекленевших глаз покойного. Отложил ставшую бесполезной винтовку, не отбросил, а именно аккуратно отложил в сторону, подобрал вражескую, деловито сорвал с трупа в тропической форме сбрую с запасными магазинами.
Как-то резко, без перехода попаданец буквально напрыгнул на Виктора, занял все поле зрения, от края до края.
— Пошли, их еще много, — с этими словами Терентьев крепко ухватил капитана за ворот и потянул за собой, с усилием волоча по полу как мешок с картошкой.
Таланов попытался остановить его, сказать, что он может идти сам, но не смог даже поднять руки, распухший язык безвольно забил рот. Тело окончательно отказывалось служить. Последним, кого увидел Виктор, был Поволоцкий. Хирург брел по коридору, не кланяясь пулям, словно для него не существовало этих маленьких смертоносных ос, злобно цвинькающих и глухо стучащих по металлу и дереву, выбивавших фонтанчики крошек и пыли из стен. Он приговаривал «бинт, надо бинт» очень внимательно всматриваясь себе под ноги.
