— А почему…
— Команду не обсуждать… марш! — делая свирепое лицо, гаркнул капитан.
Компания фыркнула и зашлепала мокрыми тапочками по пыли.
Возвращаясь к своим машинам, ребята заметили Володю Тарасюка. Он шел по другой стороне дороги и, заложив руки в карманы галифе, сердито поглядывал по сторонам.
— Давайте посмотрим, как его сейчас капитан от моста турнет! — прыснул Илья и первым забрался в высокий кузов трехтонки, стоящей чуть в стороне, откуда хорошо был виден мост. За ним полезли остальные. Однако полюбоваться, как комендант погонит назад Володю, не удалось. Рядом раздался голос Ольги Павловны:
— Вот они где, наши примерные сыновья! Матери бегают, ищут их, а им и горя нет. Мало беспокойства и хлопот, так вы добавляете! А еще пионеры!
— А мы что? Мы — ничего… Мы — пожалуйста! — оправдался за всех Илья, спрыгивая с машины.
Всходило солнце. Его еще не было видно за деревьями, но вершины разбросанных кое-где по березнику высоких дубов и кленов уже горели теплым светом, будто отлитые из желтой меди. Ярче заискрилась листва тонконогих березок, звонче становился пересвист малиновок и щелканье синиц в ветвях. Где-то за перелеском зазвенел жаворонок, словно кто, играя, подкинул вверх стеклянный колокольчик. Чистый, хрустальный звук потрепетал и смолк. Потом колокольчик подбросили смелее и выше. Наконец, швырнули высоко-высоко, в самое поднебесье, и он, зацепившись там за невидимую паутинку, залился непрерывной трелью.
Противно хохотала сорока, перелетая с дерева на дерево. Кукушка проснулась и, как метроном, принялась отсчитывать секунды…
Женщины с детьми расположились недалеко от дороги на небольшой полянке. Одни завтракали, другие разговаривали.
Ольга Павловна села рядом с Марией Ильиничной. Напротив, на низко срезанном замшелом пне, устроилась Людмила Николаевна с Наташенькой. Только что умытое холодной водой лицо девочки светилось прозрачным румянцем.
Сережа с Ильей подсели к ней.
— Наташа, а где твой букварик? — спросил у нее Сережа.
Девочка встрепенулась.
— Там! — показала она на небольшой чемоданчик. — Мама, дай букварик.
— Ты же взрослая, достань сама.
Наташа схватилась за крышку, но та не поддавалась.
— Мамочка, никак! Никак! — кряхтя и дергая чемоданчик, выкрикивала девочка.
Людмила Николаевна помогла ей.
Буквариком Наташа называла небольшую детскую книжку с яркими картинками. Ее она «читала» всем своим знакомым.
Усадив малышку себе на колени, Сережа указал пальцем на первую картинку.
— Кто это?
— Это — киска. А это сидит воробей. — Она вспомнила недавно выученное стихотворение и важно «прочла»:
В это время несколько человек подняли головы, прислушались.
— Во-о-здух! В укрытия! — донеслась с дороги тревожная команда. Она взметнула людей на поляне, как сильный порыв ветра сухую листву, — взметнула, закружила и расшвыряла по кустарнику.
Сережа бежал рядом с матерью и Людмилой Николаевной, прижимавшей к груди замершую девочку. Шагов через полтораста кустарник кончился, за ним открылась ровная полоса луга.
Рев моторов раздавался совсем близко. Три юнкерса шли вдоль дороги. С переднего самолета посыпались черные точки, словно кто-то проткнул ему брюхо. Через мгновение точки пропали и раздался зловещий свист.
— Ложитесь!.. Бомба!.. — крикнул мальчуган, падая на землю.
Свист быстро рос, переходя в душераздирающий вой. Грохот нескольких слившихся взрывов тряхнул землю. Однако первая бомбовая очередь упала где-то поодаль, возле моста.
Гул моторов начал затихать. Сережа вскочил на ноги, глаза его возбужденно блестели. Он хотел крикнуть врагам что-нибудь обидное, позлорадствовать над их промахом, но сразу же осекся, увидав, как самолеты разворачивались для новой атаки. Ольга Павловна, приподнявшись с земли вслед за сыном, тоже заметила это и взглядом искала более надежное укрытие.
— Опять идут гады, — шептал Сережа.
— Вон там, у пней, пониже, перейдемте туда, — предложила Ольга Павловна.
Сережа первым бросился к спасительной низинке.. Уже лежа на земле, он поднял голову и оглянулся: мать помогала идти Людмиле Николаевне, почувствовавшей себя дурно. «Какая она смелая! — с гордостью подумал он. — Совсем не боится!» Вспомнилась тревожная ночь в городе. Тогда ему казалось, что его мать и Мария Ильинична — страшные трусихи, а они с Ильей — настоящие герои. Он заставил себя подняться на колени, потом встать на ноги, несмотря на то, что гул вражеских машин рос с каждой секундой и властно прижимал к земле.
— Скорей ложитесь!.. — не вытерпев, закричал он.
Вновь послышался знакомый свист. Сережа крепко, до боли закрыл глаза и обхватил руками голову, словно защищаясь от удара.
Сверлящий вой нарастал и казался еще страшней, чем раньше. Он проникал не в уши, а во все тело, становился все нестерпимей и вытеснял из сознания последние обрывки мыслей.
Грохот близких разрывов тупой болью заткнул уши и рот, смешал воздух, небо и землю…
Снова вой — и снова кто-то большой и страшный тряс землю, стегая невидимой плетью, бил, ломал и коверкал все кругом…
Сколько времени продолжалась бомбежка, Сергей не имел понятия. Ему казалось, что все кругом давно погибло, и только он один продолжает жить.
Первое, что он почувствовал, когда наступила тишина, была дрожавшая рука матери, ласково погладившая его голову.
— Вставай, сынок, — улетели.
«Жива!» — теплой волной прошло у него по всему телу. Он открыл глаза и поднялся.
В разных концах леса слышались голоса. Перекликались женщины и дети, мужчины кого-то ругали за неповоротливость, стонал раненый.
Большие воронки от авиабомб желтели на обочинах дороги. Кусты возле них, поломанные, иссеченные осколками, торчали безлистым пожеванным хворостом. Трава кругом была смята и запорошена песком. Автомашины по-прежнему загромождали дорогу: одни из них покосились, другие лежали на боку в придорожных канавах. Но оба грузовика, на которых ехали эвакуирующиеся семьи, уцелели, только кузов переднего в нескольких местах был расщеплен осколками, да из кабин вылетели стекла. Шоферы проверяли моторы.
К Сереже подбежали Инна с Верой.
— Жив! — радостно закричали они, хватая его за руки. — Ой, а мы думали, что всех побили. Так страшно было, так страшно!
— А ты испугался? — допытывалась Вера. — Мальчишки всегда хвастают, что они ничего не боятся. Врете, поди?
