При своем первом погружении в архив Меццофанти я был поражен обилием содержащихся там разноязычных записей. Я не мог представить, как физически слабому человеку удалось расчистить грамматические конюшни. Однако при дальнейшем изучении документов в мою голову все чаще стали закрадываться сомнения. Чего-то не хватало – каких-то следов проведения пусть и чудесного, но все же обучения. Я не мог найти ни описания метода, ни инструкций, ни обрывков записей, относящихся к учебному процессу. Возможно, конечно, они были уничтожены как не представлявшие исторического интереса или просто не сохранились. Или, обладая феноменальной памятью, Меццофанти запоминал все новые слова с первого раза и держал свои методы в голове.
Позже я обнаружил кое-что, что заставило меня задуматься о том, как все происходило
Глава четвертая
Через несколько дней я мог уже более-менее сносно разбирать почерк Меццофанти, несмотря на то что греческие буквы у него сопровождались нервическими загогулинами, а китайские иероглифы распадались на части. Гораздо больше проблем для понимания создавали документы, авторами которых были современники кардинала. Складывалось ощущение, что многие из них писали, сидя на дереве и окунув в чернила куриную лапу.
В этой переписке я нашел свидетельства, которые, как я надеялся, не могут быть опровергнуты. В период с 1820 по 1840 г. Меццофанти получал письма, написанные на латинском, современном греческом, итальянском, английском, немецком, испанском, французском, португальском, русском, польском и арабском. Можно с уверенностью сказать, что каждое из них он прочел в оригинале, поскольку я не нашел переводов на итальянский или латынь. Кроме того, он писал и читал на голландском, турецком, венгерском и каталонском. Таким образом, можно утверждать, что речь идет о человеке, который пользовался по крайней мере пятнадцатью языками, используя четыре различных алфавита!
Тем не менее меня постепенно начали одолевать сомнения. Возможно, для того чтобы читать и писать, он нуждался в соответствующих словарях? У меня не было достаточно оснований, чтобы утверждать наверняка. Изобилие используемых языков, конечно, впечатляло. Получается, что Меццофанти мог читать и писать на любом нужном ему языке. Но как ему это удавалось? Как он сумел достичь столь высокой степени эффективности?
Держа в уме эти вопросы, я обратился к алгонкинской папке. Поскольку сам я американец, содержащиеся в ней документы заставили меня улыбнуться: первая докатившаяся до Европы во времена Меццофанти волна американской массовой культуры была представлена романами Джеймса Фенимора Купера «Кожаный чулок» и «Последний из могикан» – последний даже удостоился похвалы Меццофанти. Я пришел к выводу, что Меццофанти использовал эти произведения при изучении языка. В папке обнаружилось шестьдесят страниц с описанием алгонкинской грамматики, написанных не Меццофанти, наряду с записями алгонкинских слов и выражений, переведенными на итальянский и другие языки и написанными разными людьми – возможно, учителями кардинала.
Я уже упоминал, что при работе с архивом Меццофанти мне пришлось столкнуться с многоязычным винегретом. Должен сказать, что я читаю только на английском и романских языках, но опознать могу и другие. И вот, переключаясь с итальянских записей на португальские, я вдруг наткнулся на грамматику алгонкинского и множество разговорных фраз, написанных на алгонкинском с одной стороны листа и на французском с другой:
Вместе с тем записи вызывали множество вопросов. Узнавал ли Меццофанти, как они выглядят на других языках? Если да, то, возможно, он использовал их в качестве шаблона при знакомстве с носителями языка. Такие вопросы обычно служат для вежливого поддержания разговора:
Один из биографов Меццофанти утверждал, что тот владел алгонкинским в совершенстве (хотя он и не значился в списке из тридцати языков, которые кардинал вроде как знал лучше всего). Сам Меццофанти говорил, что узнал алгонкинский от миссионера, долгое время жившего в Америке. Однако из тех документов, которые мне удалось отыскать в его архиве, следует, что он мог разве что поверхностно болтать на алгонкинском с говорящими на этом языке гостями. Никаких более серьезных свидетельств. Только шаблон для достижения локальных целей.
Насколько ограниченными должны были быть познания Меццофанти в алгонкинском, чтобы мы могли смело вычеркнуть этот язык из списка? Можно ли признать найденные мной доказательства достаточными? И если да, не следует ли поставить под сомнение и некоторые другие языки, знание которых приписывается Меццофанти?
Прежде чем ответить на эти вопросы, я задумался: на каком языке должен быть написан текст, чтобы я мог читать его с такой же легкостью, как на английском? Ответ: на французском.
Следующей мыслью было:
Затем:
И наконец:
Вопрос о необходимом количестве «кусочков языка» становится насущным, когда вы пытаетесь понять, сколько же все-таки языков знал и использовал Меццофанти. Поскольку он не оставил полного списка, эта тема является предметом давних споров. Пожалуй, первым человеком, который публично поднял этот вопрос, был Томас Уоттс, член Лондонского филологического общества и признанный эксперт во всем, что касается жизнедеятельности Меццофанти. Посредник между периодом романтизма, представителем которого являлся Меццофанти, и периодом развития эмпирической науки, которая занималась в том числе и исследованиями мозга, сам Уоттс, как говорили, читал на пятидесяти языках, включая китайский. Эссе Уоттса «Об экстраординарных лингвистических способностях кардинала Меццофанти», с которым он выступил перед коллегами по Филологическому обществу в 1852 году, содержало тщательно собранный и впервые представленный на английском языке список языков, которыми владел болонский кардинал.
Другим уважаемым экспертом в данной области был Чарльз Уильям Рассел, ирландский священник, ученый и президент Колледжа святого Патрика в городе Мэйнут (также известного как Мэйнутский колледж). Он дважды встречался с Меццофанти в Риме, а затем, в 1858 году, написал подробную биографию «Жизнь кардинала Меццофанти». Он же – автор научного исследования феномена Меццофанти, цель которого – отделить факты от вымысла, реальность от мифов.
Его книга – настоящее сокровище. На страницах мелькают имена членов королевской семьи, интеллектуалы, на каждой – захватывающие комментарии. Первые 120 посвящены известным полиглотам – монархам, миссионерам, исследователям и воинам, знавшим много языков. Большинство из них являлись представителями европейских стран. Среди них царь Митридат и некто сэр Уильям Джонс (1746–1794), служивший в Индии британский судья и филолог, который утверждал, что знает двадцать восемь языков. Отдельно рассматривались вундеркинды и полиглоты-самоучки, например британский путешественник Том Кориат (1577–1617), который, путешествуя по всей Европе и странам Восточного Средиземноморья, выучил итальянский, турецкий, арабский, персидский, хинди и, возможно, десятки других языков.
И над всем этим великолепием Рассел водрузил монументальную фигуру Меццофанти. «Имя кардинала Меццофанти должно стоять несоизмеримо выше даже самых великих из перечисленных людей… способности которых не идут ни в какое сравнение с его талантом», – писал он.
Дабы обезоружить скептиков, Рассел педантично составил список всех языков, которые знал Меццофанти. Что более важно, свои выводы он подкрепил свидетельствами современников. Кроме того, он позаимствовал у Уильяма Джонса классификацию, которую тот использовал для сортировки своих двадцати восьми языков по степени владения каждым[11]. В результате получилось примерно следующее.
