в кабинет спальне, заставленной книжными шкафами со словарями, грамматиками, романами, учебными пособиями и справочниками, которые возвышаются над ним с трех сторон. Они распределены по языковым семьям, включающим в себя в общей сложности сто тридцать языков. «Я искренне верю, что место, где вы сейчас находитесь, – говорит он, указывая на полки, – претендует на звание… как бы это выразить? На звание самой сжатой и наиболее полной языковой лаборатории в мире». Его комната напоминала скорее монашескую келью или космическую капсулу: тишина во время работы Александра была оглушающей. Полки шкафов были настолько забиты, что во время нашего разговора он постоянно с удивлением обнаруживал новые книги, например грамматику языка мандинка, о наличии которой у себя в доме и не подозревал.
Когда смотришь на этого худого высокого темноволосого мужчину с добрыми глазами и голосом священника, который выглядит гораздо моложе своих сорока четырех лет, – задаешься вопросом, какую семинарию он посещает. «Так вот как выглядит гиперполиглот», – подумал я. Я ожидал увидеть кого-то более шумного и харизматичного, кого-то, кто говорил бы о «Гигантах» и невзначай ронял что-нибудь наподобие: «Сино-тибетские языки прелестны, не правда ли? Я щелкаю их как семечки». Кого-то добродушного, не заумного, чья жизнь наполнена политическими и сексуальными интригами, завязывающимися на дюжине языков, кто может в мгновение ока очутиться на одной волне с любым человеком в этом мире во всем его многообразии. Этакого лингвистического Казанову. Того, кто с головой
Вместо этого от человека, стоящего у двери, веяло одиночеством. Порой он казался расслабленным, но все остальное время выглядел подавленно. Можно было бы сказать, что он потерялся в прошлом, не будь очевидным то, что там он был бы счастливее. Уместнее сказать, что он потерян в настоящем. «Из меня определенно получился бы хороший флагеллант или иезуит, – говорит Александр. – Я привык заниматься в монастырских условиях». Я не высмеиваю его – передо мной человек, живущий в мире своих грез, сносящий его тяготы и радующийся чему-то своему. Когда я первый раз пришел к нему, его жены не было дома, а сыновья, трех и пяти лет, тихо играли в гостиной. Когда они к нам заглянули, он осыпал их поцелуями и вопросами на французском языке, который они уже знали наряду с английским и корейским. Они даже рисуют китайские иероглифы в своих тетрадях, которые Александр мне с гордостью продемонстрировал. И я подумал: все это как раз и есть то, что должен делать гиперполиглот.
«Я стараюсь увлечь их, говоря: “Давайте вместе позанимаемся латынью”. Они начинают по мне ползать, а я хочу разделить с ними свое занятие. Мне не хочется говорить им, чтобы они уходили, потому что я работаю. Я хочу, чтобы они были частью этого. Я хочу разделить с ними свое занятие настолько, насколько это возможно».
«Хорошо, когда разница в возрасте детей составляет два года. Это идеально. Я на четыре года старше своего брата, и детьми мы не ладили. А эти двое иногда могут повздорить, но они правда похожи, они любят друг друга, как видите. У меня только один брат, Макс, и вы с ним познакомитесь. Сейчас он инвалид. До десяти лет был абсолютно здоров, а затем у него развилась разрушительная болезнь мозга, и теперь он страдает и физическими, и умственными недостатками. Настолько, что мои родители не смогли обеспечить ему домашний уход».
Я решил положиться на удачу и задал следующий вопрос: «Может, ваше увлечение языками в какой-то мере связано с этим?»
Он вздохнул и замолчал на долгое время.
«Не уверен. Не думаю. Но может быть, я занимаюсь этим так усердно потому, что чувствую, что мой брат фактически потерял жизнь, и пытаюсь сделать столько, чтобы хватило и на его жизнь, и на мою».
Я не рассчитывал на такой откровенный ответ; по крайней мере, не так скоро, и чувствовал себя так, будто влез не в свое дело. Меня всегда удивляло, почему людей, наделенных такой лингвистической властью, как Меццофанти, часто сравнивают с людьми, знающими только свой родной язык, в то время как более подходящим было бы сравнение их с теми, кто, не зная ни слова, произносит лишь бессмысленные звуки. Позже я узнал: те, кто утратил способность речи из-за травмы или болезни, помогли ученым внести больший научный вклад в понимание работы мозга при изучении языков, чем Меццофанти и его братия. В этом смысле объединенные братскими узами полиглот и бессловесный человек представляют собою символичную пару.
Часто по утрам, поприветствовав солнце в своем скриптории, Александр совершает длинную пробежку по пустынным холмам в соседнем парке, слушая аудиокнигу на немецком языке на кассетном плеере (он не признает MP3-плееров). Ему легко дается марафонский забег – он рассказывал, что однажды потерялся в лесу и в итоге пробежал более тридцати миль, несмотря на сильную слабость. Затем кто-то сказал ему, что бегуны на длинные дистанции должны есть каждые два часа, и это было для него открытием: углеводы ему отвратительны.
Их он тоже не признает.
Однажды утром он обратил внимание на кампус теологической семинарии и теперь мечтает основать академию полиглотов. Я попросил его показать мне семинарию; поднимаясь с ним на холм, я выяснил, что он не умеет водить машину – этот пункт немного позже оказался очень важным.
Школа состояла из малоэтажных построек в стиле эпохи Возрождения, окруженных соснами и эвкалиптами, качающимися на ветру. Здесь Александр рассказал мне о своем методе «преследования» – способе, которым он изучает звуки иностранного языка: он вставляет в плеер кассету и, энергично вышагивая, выкрикивает слова так, как их слышит. Хотя вы в этот момент не знаете, что значат эти слова, позднее, читая и переводя диалоги, будете «идти по следам» уже знакомого вам материала. Он считает, что для надежного запоминания нужно сначала разобрать звуки, а затем наложить на них значения. Выкрикивание звуков способствует этому в полной мере.
Сначала я предположил, что его цель состояла в овладении способностью говорить на всех языках, которые он учит, – а иначе какой смысл в «преследовании»? Оказалось, я был неправ. Я также предполагал, что он, возможно, просто любит разговаривать с людьми. И здесь я ошибся. Его целью было обретение возможности читать произведения классической и современной мировой литературы в оригинале. Он как-то показал мне новый роман голландского писателя. «Чтение этого в оригинале вызывает во мне отклик, настраивает меня на атмосферу их жизни, – сказал он, помахивая книгой, – так как я не имею возможности поехать в Амстердам, зайти там в кафе, заказать поджаренный картофель и заставить местных жителей принять меня за своего, а не за американского туриста». Он хочет исследовать свое сознание, встречаться с языком, как с живым существом, и накопить на основе этих встреч эзотерическое знание. «На большинстве изучаемых мной языков я никогда не разговаривал и, возможно, не буду, – сказал он мне. – И это меня не смущает. Хорошо, когда ты имеешь такую возможность, но даже на английском редко получается поговорить с интересным собеседником. Почему я должен думать, что на другом языке все будет по-другому?»
Во время нашей прогулки по территории семинарии Александр указал на галерею, заметив, что это место удобно для его метода «преследования». Он начал чертить в воздухе план обучения, воображая себя директором школы: здесь будут корейцы, здесь китайцы, а там японцы, и они будут медленно перемещаться с места на место. Они будут делать это, говорит он, чтобы встречаться с языками не как с ограниченными, отделенными друг от друга объектами, а как с расплывчатыми облаками. Вешать на языки ярлыки – «французский», «итальянский» – удобно, но это не способствует осознанию реальности. Его студенты должны будут это усвоить. То, что все мы называем языком, для Александра – незначительные вариации на более обширную лингвистическую тему. «Чтобы выучить любой язык романской или германской группы, мне нужно оказаться в среде этого языка, и он оживет во мне, – говорит он, – но это изучение будет основываться на тысячах часов активного, осознанного изучения других языков». Даже если бы сегодня пришлось изучить язык, не родственный ни одному из уже изученных, «я бы уложился в более короткое время, чем, например, вы», – заявил он.
Вид залитого солнечным светом внутреннего дворика с треснувшим неработающим фонтаном заставил нас остановиться. «Мне это представляется так, – произнес Александр. – Существует три типа полиглотов. Абсолютные гении, которые встречаются очень редко; они преуспевают во всех областях, одной из которых являются языки. Есть люди, талантливые только в изучении языков, например Меццофанти, которому именно эти знания давались очень легко. И есть такие люди, как я: мы хотим работать очень, очень усердно, и все, что мы знаем, – результат этой работы. Мне кажется, эти люди будут вам наиболее интересны, потому что возникает вопрос: какие из их методов могут быть полезны для обучения
