Ты, Лев, не обижайся. Я это все к тому, что не больше тебя знаю. Системы здесь нет никакой, а если есть, то такая хитрая, что нам вовек не догадаться. Но есть она или нет — нам главное выполнять свои обязанности. Помнишь, как у Фадеева?
— Я не люблю Фадеева, — буркнул Лев.
— Ну и напрасно. Хороший писатель. Ладно, замяли дело. И вот оно что — чего ты мне все время «выкаешь»? Даже неудобно как-то. Давай на ты?
— Давай, — Лев пожал протянутую руку. «Хочет увести разговор в сторону, — подумал он. — Все-таки что-то он наверняка знает…»
А потом всем и вовсе стало не до загадок. Уха оказалась изумительно вкусной — Лев, во всяком случае, не едал такой никогда в жизни. Теркин извлек из реки оставленную в холодке бутылку со знакомым уже Гумилеву мутноватым пойлом.
— Э, нет, — сказал Шибанов, — сам не употребляю и вам не рекомендую.
— Обижаешь, капитан! Под ушицу-то — самое милое дело!..
— Про вкусовые пупырышки слышал, старшина? Ты ж после этого никакого вкуса не почувствуешь! Эх, деревня… У нас старики, бывало, в уху стакан водки выливали — но так это другое. Это чтобы запах тины отбить. А тут его и нет — рыба вся чистая…
— Правда, Василий, зачем обязательно выпивать? — поддержала капитана Катя. — Я понимаю, еще на фронте, — там надо напряжение снять. Но у нас-то какое напряжение? И так все хорошо!
Теркин в растерянности посмотрел на Гумилева.
— А ты чего скажешь, Николаич?
— Я? — Лев вспомнил свой предыдущий опыт и запнулся. — Ну, я тоже думаю, что можно и без выпивки обойтись. Тем более, занятия завтра…
— Тьфу на вас, — обиделся Теркин. — Такой вечер испортили!
Но бутылку убрал.
Посидели, впрочем, замечательно и без самогона.
Когда Шибанов с Теркиным затеяли петь песни, Гумилев, считавший себя неспособным к вокалу, ушел от костра и сел на мостках, опустив босые ноги в прохладную воду. Сидел, смотрел на крупные июльские звезды, слушал, как плещутся волны о деревянные столбики мостков, и думал о том, как хорошо было бы дать знать маме, что он уже не в лагере. К сожалению, сделать это было решительно невозможно: во- первых, похоронный агент, оказавшийся на поверку полковником, строго-настрого предупредил его, что местонахождение Льва Гумилева на базе С-212 является военной тайной, за раскрытие которой полагается самая суровая кара, а во-вторых, он даже не знал, где сейчас мама. Если в Ленинграде, то как туда сообщишь? А может быть, ее успели эвакуировать? Проще всего, конечно, было спросить у того же полковника, он-то наверняка был в курсе, но Льву не хотелось, чтобы ведомство, отправившее его в лагерь, а затем неожиданно вытащившее оттуда, лишний раз обращало внимание на маму.
А кроме мамы, и сообщать-то было некому. Любе Пашкевич, увлечению студенческой молодости? Теду Шумовскому и Коле Ереховичу, сокурсникам по университету? Оба осуждены по тому же делу, что и он сам, оба отправлены в лагеря. Коля, кажется, куда-то на Колыму, с Тедом они вместе шли по этапу до Воркуты, а дальше их пути разошлись[7].
Никого, никого не осталось вокруг. Звенящая пустота.
Сзади послышались легкие шаги.
— Не помешаю?
Он резко обернулся, так, что едва не свалился в воду.
— Катя? Не помешаете, конечно! Только имейте в виду — здесь мокро…
Она засмеялась.
— Ничего, не сахарная, не растаю. Что это вы ушли от костра?
— Решил немного охладиться. А заодно поблагодарить духов реки за дарованную нам рыбу.
«Что я несу? — подумал Гумилев в ужасе. — Какие духи реки? Нет, чтобы честно признаться, что не люблю застольного пения…»
Но Катя уже заинтересовалась.
— Вы ученый — и верите в духов?
Чтобы не показаться девушке круглым идиотом, Лев был вынужден развить тему дальше.
— Нет, конечно, — усмехнулся он. — А вот древние люди верили. Для древнего грека, например, эта река была бы обиталищем наяд. Но кроме наяд там жили бы еще и другие духи реки, мужского пола…
— Русалки и водяной! — засмеялась Катя.
— Точно! Видите, у нас тоже были свои речные духи. А вообще-то у каждого народа есть собственная мифология, уходящая корнями в глубокую-глубокую древность. Это называется полидоксия — поклонение духам, которые слабее богов, но куда могущественнее людей.
— А может, правда когда-то все так и было? Могли же рядом с людьми жить какие-то другие существа! А потом просто повымерли, как мамонты…
— В Туркестане много рассказывают про албасты, злого демона в женском обличье, живущего при источниках вод. Есть и мужские особи, называемые «гул». Во время Гражданской войны были случаи, когда их ловили и расстреливали, принимая за басмачей. Так вот, судя по описаниям эти демоны очень похожи на неандертальцев…
Лев украдкой взглянул на девушку — не утомил ли он ее своими историческими экскурсами. Да вроде бы нет — сидит, слушает с интересом.
— Неандертальцы, как принято считать, вымерли пятьдесят тысяч лет назад. Но что, если они не совсем исчезли? Может быть, наши предки, кроманьонцы, просто вытеснили их из привычных ареалов обитания? И они ушли туда, где их никто не тревожил — в глухие леса, в ущелья снежных гор… Не случайно же во многих легендах этих существ называют «снежными людьми»!
— Ужасно хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на такого снежного человека, — протянула Катя. — Вот окончится война, надо будет обязательно организовать экспедицию! Вы же не отказались бы, правда?
— Что за вопрос! Знаете, Катя, это, по-моему, самое лучшее, что может быть в жизни…
Лев запнулся.
— Что же? — лукаво спросила она.
— Свобода… и поиск… разгадка неведомого… а еще — дорога. Я очень люблю путешествовать, Катя.
— А из меня никудышная путешественница, — в голосе девушки прозвучала печаль. — Эвакуация из Ленинграда на Урал, да с Урала в Москву на самолете… Ой, Лев, а вы ведь тоже из Ленинграда?
И они заговорили о любимом городе. Где жили до войны («до ареста», — мысленно поправлял девушку Лев, но вслух ничего не говорил), где любили гулять… Выяснилось, что у них были даже какие-то общие знакомые, хотя Гумилев и был старше на одиннадцать лет. Кто-то водил дружбу со старшей сестрой одной Катиной подруги, и этот кто-то вроде бы учился на параллельном потоке в университете в то же время, что и Гумилев… И не имело значения, что это было пять лет назад, что Кате тогда едва исполнилось четырнадцать, и студент университета наверняка казался ей старым и совершенно неинтересным. Тогда это было неважно, а сейчас стало ниточкой, протянувшейся между двумя людьми, потерявшими всех своих близких.
Потом к реке спустились раскрасневшиеся от костра Шибанов с Теркиным, и разговор прервался. Но ни Лев, ни Катя о протянувшейся ниточке уже не забыли.
— Ты это, — сказал на следующий день Шибанов, когда они с Гумилевым возвращались со стрельбища. Лев, как всегда, безбожно мазал, и майор Гредасов оставил его на полчаса для дополнительных стрельб, а капитан остался по собственному желанию. — Ты к Катьке клинья не подбивай, понял?
Гумилев остановился, как будто врезавшись в дерево.
— Нет, — сказал он медленно, — не понял.
— Повторяю еще раз. К Катьке клинья не подбивай. Она занята уже.
Лев почувствовал, что у него деревенеет подбородок.
