одного обитателя составляет 3–4 шиллинга в неделю… все помещения достаточно чистые и удовлетворяют правилам гигиены, но у меня такое впечатление, что другие работные дома выглядят гораздо менее приятно. Дети пели — сбиваясь с мелодии, — но выглядели вполне здоровыми… еда и готовка кажутся недурны… Общие комнаты просторны, в каждой есть камин. Лежат несколько книг, которые можно читать… одна трогательная деталь: на столе стоит букет свежих цветов.
В приходе Сент-Мартин-ин-де-Филдс был свой работный дом, сразу за Национальной галереей. Племянница Гладстона, леди Кавендиш, регулярно посещала его, когда бывала в Лондоне. «Вид лазарета, безусловно, развеивает все романтические представления об уходе за больными; все настолько непривлекательно и бедно, а некоторые из бедных старичков выглядят довольно отталкивающе». Ее визиты, безусловно, ободряли «бедных старичков»: однажды она принесла «целую охапку полевых ромашек и клевера для моих бедных старичков из работного дома», — хотя те, возможно, предпочли бы получить в подарок розы и гвоздики, потому что полевые ромашки недолго стоят в воде. В ее дневнике запись: «Старики были очарованы». Годом позже она добавила к своим добрым деяниям посещения работного дома в приходе Сент-Джордж в Ист-Энде. Там была «райская свежесть, порядок и уют по сравнению с Сент- Мартином. Мне пришлось опекать одного дряхлого старичка, которому понравились мятные леденцы» и, безусловно, общество такой красивой и веселой собеседницы. Но жестокость этой среды иногда ошеломляла ее. «Неправильно и отвратительно, что бедным людям приходится умирать посреди переполненной палаты, и вокруг кровати нет даже занавесок».[227]
Чтобы претендовать на пособие, нужно было, прежде чем вопрос будет рассматриваться, продемонстрировать свою принадлежность приходу.[228] Затем устанавливалась пригодность человека для работы. Тех, кто, по мнению чиновничества мог работать, посылали работать. Семидесятилетней белошвейке, у которой ослабло зрение, было отказано в помещении в работный дом, потому что она была «еще достаточно молода, чтобы работать».[229] В качестве альтернативы таким людям предлагали работу в обычных отделениях того же работного дома. Излюбленной работой, на которую начальство отправляло и бедняков-мужчин, и заключенных, приговоренных к каторжным работам, было дробление камня. Работный дом Сент-Мэри в Излингтоне посылал своих трудоспособных мужчин работать под навесом, не защищавшим ни от солнечной жары, ни от зимних морозов, разбивать глыбы гранита на брусчатку для мощения дорог, бок о бок с каторжниками. Заключенные со стажем могли зарабатывать до 9 пенсов в день, но бедняки, ослабевшие от истощения, срок содержания которых в работном доме был недолгим, и те, которые, наверное, никогда не держали в руках никакого инструмента, кроме пера, неловко и беспомощно били молотом, к тому же «изо всех сил отстаивали свое право сохранять… эти приметы приличной жизни — цилиндр и черный сюртук», пусть и весьма изношенные.[230] В Сент-Льюке около 100 бедняков использовались для щипания пакли. Им приходилось распутывать старые канаты, превращая их в кучи пакли, чтобы конопатить судна. В работном доме в Сент-Марилебоне занимались и дроблением камня, и щипанием пакли. За это бедняки не получали платы, только хлебный паек: 4 фунта в неделю на женатого человека и еще по двухфунтовой буханке на каждого ребенка. При маломальском везении он мог продать часть хлеба, чтобы купить что-то необходимое. А в Вестминстерском Общем работном доме каждого бродягу, обратившегося в обычное отделение, принимали в любое время дня и ночи, выдавали ему 6 унций хлеба и унцию сыра, предоставляли спальное место на настиле, застеленном соломой, и давали два-три пледа, которые ежедневно подвергались окуриванию. Когда они уходили, зимой в восемь часов утра, а летом в семь, им давали еще хлеба и сыра. Работать не требовалось. Это показывает, как приходы и Союз, несмотря на законы, продолжали действовать каждый на свой лад, щедро или скупо.
Хотя работные дома и вызывали ненависть, тем не менее, они представляли собой попытку разрешить постоянную проблему бедности в Лондоне, и это, хотя и неохотно, признавалось теми, кто в них нуждался. Суровой зимой 1860–1861 годов, когда наружные работы на строительстве зданий, в доках и на верфях прекратились, «нищета и бедствия… в особенности среди рабочих Ист-Энда, были действительно ужасны. Целыми днями люди тысячами толпились у входов в различные работные дома и союзы, стремясь получить пособие».[231] Слепая вера в то, что власти могут для них что-то сделать, была трогательна. Это был тот же самый порыв, который вел толпы к полицейским участкам, где магистрат всегда мог найти немного денег из кружки для сбора в пользу бедных, если случай того заслуживал. «По возможности рассматривался каждый случай», но иногда «рассмотрение» сводилось к тому, что осматривали руки; достойными считались только «рабочие» руки. 17 января 1861 года 2000 людей часами ждали на холоде у полицейского участка Темзы. Через два дня толпа удвоилась. По мере того, как погода улучшалась, и снова можно было найти работу, люди постепенно без суматохи уходили.[232]
Более двух миллионов фунтов ежегодно тратилось на благотворительность в попытках оказать помощь столичным беднякам, но «нищета, нужда и страдание быстро росли… следование Закону о бедных было столь же неуспешно, как и частная благотворительность… с 1851 года только в Лондоне расходы на пособия возросли вдвое [в 1861], с 695 000 фунтов до 1 317 000». Еженедельные расходы на еду на одного обитателя работного дома возросли с 2 шиллингов 9 пенсов в 1853 году до 4 шиллингов 11 пенсов в 1868 году.[233] Пройдет не одно десятилетие, прежде чем пособие по бедности станут рассматривать как национальный долг, финансируемый за счет государственных налогов.
Глава 8
Рабочий класс
Викторианцы любили четко разделять социальные классы. Рабочий класс делился на три прослойки, нижнюю составлял «рабочий люд», или разнорабочие, затем шли «мастеровые», а выше их стояли «квалифицированные рабочие».[234] Но сама лондонская жизнь не была так четко разграничена. Так, в 42 домах на Брод-стрит в Сохо в 1855 году размещались два бакалейщика, пекарь, торговец скобяным товаром, продавец поношенной одежды, хирург и ветеринарный врач, двое портных и скорняк, владелец похоронного бюро, зонтичный мастер, ювелир и гранильщик драгоценных камней, мастерская, где работало 150 рабочих, производившая капсюли: еще одна мастерская с 42 рабочими, где изготавливали искусственные зубы; мастерская соломенных шляпок, лавка, торговавшая кружевами и басонными изделиями, и меблированные комнаты. В некоторых домах было от 10 до 30 обитателей, в одном — 50. Хирург делил угловой дом со скорняком, и в этих двух семьях было всего пять человек. На Брод-стрит было два паба и пивоварня, в которой работало 80 рабочих.[235]
«Мастеровой», имеющий жену и четверых детей, написал в популярную газету «Пенни Ньюсман», что зарабатывает в среднем 1 фунт 10 шиллингов в неделю. Квартирная плата за две комнаты составляла 4 шиллинга, на еду и топливо уходило 5 шиллингов, на табак 3 пенса, «по полпенни на угощение для каждого ребенка» и 9 пенсов на лечение для всех; общая сумма расходов составляла 1 фунт 8 шиллингов 1 пенс. На непредвиденные расходы и на одежду остается немного.[236] Другой рабочий, женатый, но бездетный, зарабатывал 19 шиллингов 6 пенсов в неделю и мог «рассчитывать на рождественские наградные 2–3 фунта». В 1856 году его расходы за обычную неделю были такими:
«Одежду мы покупаем, когда удается скопить денег, обычно после Рождества». Этот рабочий был
