дежурили ночами. Смешно, ей-богу!
— Почему смешно?
— Да где этот голуб-яван? Кто его видел? Сказки одни… — Завхоз просто кипел от негодования. — Они снежного человека специально выдумали, чтобы все на него сваливать. Ладно. Я плюнул и решил забыть. А позавчера все повторилось. Ну, что тут скажешь? Я возле склада капканы и расставил. Не поленился в кишлак за ними съездить. Там один старый таджик их мастерит. Классный умелец. Если голуб-яван попадется, ему мало не покажется.
Подошли к складу. Завхоз возился с замками, не переставая ворчать.
— Раньше у нас ничего запирать не принято было. Теперь приходится. Из-за этих дурацких консервов всю ночь не спал.
— Сторожил, что ли? — засмеялся Вересов.
— Капканы ставил, — серьезно ответил завхоз. — На тропе, у подхода к лагерю. Чтобы надежно было.
Кострома присвистнул.
— Слава богу, мы раньше пришли, — сказал он. — А то бы попались вместо вашего голуб-явана.
— Ага! — согласился завхоз и оглушительно захохотал. — Повезло вам, ребята!
Илья с Виталиком загрузили рюкзак продуктами и отправились обратно. Завхоз немного повеселел. Он громко болтал, развлекая своих спутников местными анекдотами и альпинистскими историями.
Кострома слушал, изредка смеялся. Вересов же углубился в свои мысли. Он так и не выяснил, как самородок оказался в рюкзаке Маркова. Если верить Гоше, то золото было найдено по дороге к временному лагерю. Где? Парень не помнит. Или говорит, что не помнит. Все выглядит более чем странно. Правда, Марков не проявил никакого интереса к судьбе своей находки. Ему, похоже, все равно…
Душераздирающий крик вырвал Илью из напряженных размышлений. Все трое остановились.
— Что это? — растерянно спросил завхоз. — Где это?
Крик повторился. Горное эхо подхватило его и обрушило вниз, в каменные расщелины.
— Голуб-яван… — прошептал Кострома. — Бежим!
Завхоз так резво припустил в сторону, откуда раздались крики, что ребята еле поспевали за ним. Вересов на ходу сбросил рюкзак, чтобы легче было бежать.
Когда все трое выскочили на тропу, ведущую к лагерю, то увидели, что капкан дождался своей добычи. Это оказался не снежный человек, а самый обыкновенный, одетый в теплую куртку, шерстяную шапку и брюки. Он со стонами и криками пытался освободить свою зажатую капканом ногу.
— Батюшки мои! — всплеснул руками завхоз и бросился помогать. — Как же тебя угораздило? Откуда ты взялся, парень? С неба свалился?
— Вы что, с ума посходили? — вопил пострадавший. — Капканы на людей ставите? Маразматики чертовы! Идиоты! Придурки…
Что — то в его голосе и словах показалось Вересову смутно знакомым.
— Мы не на людей, — оправдывался завхоз, тщетно стараясь разжать железную пасть капкана. — Мы… голуб-явана поймать хотели. Он у нас продукты воровать повадился.
Пострадавший, стиснув зубы, стонал. Его молодое загорелое лицо исказила гримаса боли.
— Ивы туда же! — выдохнул он. — Опять голуб-яван. Везде одно и то же. Маразм!
— Жека! — радостно воскликнул Илья, хлопая парня по плечу. — Это ты? Какими судьбами? Я тебя искать собирался, а ты — вот он! Сам явился. Ха-ха! Есть еще чудеса на белом свете!
Затуманенные болью глаза пострадавшего прояснились.
— Илюха? — узнал он Вересова. — Рад тебя видеть, чертяка! Помоги ногу вытащить.
— Сейчас…
Совместными усилиями капкан удалось разжать настолько, что нога освободилась.
— Ну и капканы у вас… — покачал головой Кострома. — Крепкие. Медвежьи, что ли?
Завхоз виновато потупился.
— Еще чего, — буркнул он. — Был бы медвежий, кости бы перебил. Я ж не изверг…
Ногу Голдина спасли сапог и толстый шерстяной носок. Обошлось испугом и ушибом.
— Ты чего так орал? — спросил его Вересов. — Переполошил всех.
— Больно же… — с облегчением улыбался пострадавший. — Ну, еще испугался. Я всю ночь шел, устал, как проклятый… Еле ноги волок. И тут вдруг… такое. Сам понимаешь. У меня аж кости захрустели. Думал, все, хана!
— Обопрись на меня, — предложил Вересов, подставляя ему плечо. — Пошли в медпункт. Может, перевязку сделать надо.
Прихрамывая, Голдин кое-как поковылял к лагерю. Врач осмотрел ногу, наложил тугую повязку и сказал, что ничего страшного не случилось. Даже ходить не запретил.
— Убери ты свои капканы от греха подальше, — посоветовал Илья завхозу. — А то всех перекалечишь.
За чаем Женя рассказывал о жизни в общине.
— Я ведь как туда попал? Беда у меня случилась.
— Лилька бросила? — усмехнулся Вересов. — И ты решил покончить с собой?
Парень горько вздохнул.
— Примерно так. Если бы она меня просто бросила! А она… к негру сбежала. Представляешь? Тут меня и переклинило. Что ж это, думаю, творится? Хотел убить обоих. Потом себя…
— Почему не убил?
— Противно стало. Из-за бабы жизни лишиться? Она того не стоит.
— Это верно.
Илья вспомнил свою Варвару, ее дергающееся от злости лицо, глаза, полные ненависти…
— Пить начал, — продолжал Голдин. — На «колеса» чуть не подсел. Мамаша сутками рыдала, в церковь бегала, батюшку домой приводила. Святой водой меня обрызгивала. Опостылело мне все. На фига мне этот маразм? — думаю. — Повеситься, что ли, как Серега Есенин? Я ведь тоже стихи писал… Такая тоска навалилась, Илюха! Невмоготу мне стало. Если бы не Криш…
— Кто такой Криш?
— Дружок мой бывший. В армии вместе служили. Ну, а после дембеля разъехались, кто куда. Вдруг является. Он, оказывается, нигде не работал, перебивался случайными деньгами. То у одного перехватит, то у другого. Год прожил у кришнаитов, на дармовых харчах. Потом дальше подался. Нашел в Москве гуру, пристроился к нему в ученики.
— Какого гуру?
— Нангавана…
— Он что, японец?
Женя сокрушенно вздохнул.
— Какой японец? Русский… такой же, как мы с тобой. Имя он себе сам присвоил. Есть имена мирские, а есть духовные. Понимаешь?
Вересов кивнул. Чего только на белом свете не бывает?
— И как дружок тебе мозги запудрил? — удивился Илья.
— Сам не пойму. Хотя… мне тогда все равно было. Я бы куда угодно поехал, лишь бы тоску заглушить. Он предложил отправиться на Памир, в общину. Нангаван якобы настоящий просветленный, с Высшим Разумом общается. Ну, я сдуру и согласился. Все лучше, чем в петлю-то…
— Что ж ты меня не дождался? — спросил Вересов. — Я бы тебя с собой взял, в горы. Они любую тоску вылечат.
Голдин долго смотрел на мокрые от тающего снега скалы.
— Знаешь, Илья, когда не хочешь выздоравливать… никто тебе не поможет. Не могу я жизнь любить! Обманула она меня. Жизнь — такая же стерва, как моя Лилька! Ничего хорошего в ней нет. Один маразм.
— Ты решил уйти из общины?
Женя кивнул.
— Да. Возвращаюсь в Москву.
