Морф

поползло вниз, свернуло в трахею и продолжило путь к легким, не давая ни вдохнуть ни выдохнуть. Хаэлли сжался, стараясь вытолкнуть из себя волшбу авашири, но тут же получил такой удар в скулу, что на мгновение погрузился во тьму — все равно что нырнул в глубокий омут под мостом в отцовском саду. Выплыл наверх, к свету, и, напрочь позабыв о том, что охотник должен уметь переносить любую боль, завопил. Страшная змея раздулась, заполнив ядом легкие, превратив их в две полные углей жаровни. Хаэлли кричал, выворачивая запястья, пытаясь освободиться из страшных пут, ломая ногти, сдирая кожу, колотясь затылком о жесткий лежак. В какой-то миг ему показалось, что вот сейчас сердце не выдержит, он просто умрет, и все закончится, но ничего не происходило. Кошмарная тварь чужой магии по-прежнему была в нем, хозяйничала в его теле, заставляя извиваться и кричать самым постыдным образом.

— Ну вот, вассветлость. Вы довольны?

Боль медленно угасала, волнами прокатываясь по телу. Хватая ртом воздух, он с трудом разбирал, о чем говорят ненавистные авашири.

— Ты свое дело знаешь, лекарь.

Послышался сочный, тяжелый звон монет.

— Сколько он протянет?

— Не знаю тосно, вассветлость. Все зависит от того, насколько березно вы будете с ним обрассяться… Рана закрылась, а там кто знает…

— Все равно, ты славно потрудился. А теперь пшел вон, я хочу поговорить с этим остроухим по душам. Эй, бездельники, поднимите его.

Поверхность, к которой был привязан Хаэлли, наклонилась и, скрипя, приняла вертикальное положение. Повязку сдернули, эльф заморгал на багровый свет факелов, а как только глаза привыкли к темноте, разглядел и своего мучителя.

Им оказался типичный образчик авашири, грязный, с грубым, словно вытесанным из деревянного чурбака лицом и рыжими сальными волосами, Лес ведает сколько не знавшими мыла.

— Ну-с, мой остроухий друг, — авашири потер ладони друг о дружку. Пальцы у него оказались толстыми, короткими и волосатыми, и этого было с лихвой достаточно, чтобы вызвать отвращение, — должен сказать, ты меня расстроил. Просто невероятно расстроил, покрошив моих людей, а других задушив своими треклятыми эльфийскими заклинаниями. Поэтому я буду тебя пытать как для собственного удовольствия, так и для того, чтобы узнать, какого охра ты делаешь в моем лесу. Здесь, знаешь ли, и полукровку нечасто встретишь, не говоря уже о настоящем эльфе. Ты ведь настоящий, я не ошибся?.. Молчишь? Ну и ладно. Скоро запоешь как соловей. Ну, скотина, что уставился? Колдовать пробуешь? Не выйдет, здесь нет ничего, кроме камня.

Человек прошелся туда-сюда, поглядывая в сторону замершего Хаэлли, затем остановился и, обведя широким жестом подземелье, вкрадчиво сказал:

— А ты знаешь, сколько подобных тебе издохло под этими сводами? Думаю, догадываешься… Не страшно?

И тут Хаэлли понял одну странную, почти невероятную вещь: раньше он был слишком хорошего мнения об авашири. Даже когда считал их тупыми, грязными животными. Все оказалось намного хуже: они были не только примитивны, но еще и полностью отвернулись от света, не принимая его в своих грязных, похожих на выгребные ямы сердцах. Нет, разумеется, эльфы убивали, но делали это быстро и спокойно, не придавая убийству никакого значения, кроме того, что враг уничтожен. Но этот человек… это чудовище — великая Далли, он же искренне гордился тем, что по его приказу здесь были замучены десятки, если не сотни его же соплеменников. И те воспоминания, что отражались на недоразвитой физиономии авашири — это были воспоминания о том удовольствии, которое он получал, убивая не в бою, а вытягивая жизнь медленно, по капле.

«А как же морро?» — мелькнула короткая и слепящая, как вспышка молнии, мысль, — «получается, что я уже не смогу отомстить за Фиальвана?»

Выходило, что так. Но Хаэлли вдруг подумал, что его союзник не обидится. А потом они снова встретятся под сводами Крипты, и тогда настанет великий, вечный сон.

— Ты — грязь под моими ногами. Ты не стоишь даже моих мыслей, — прошептал Хаэлли на родном языке. А потом, собравшись с силами, повторил на языке авашири. Может быть, даже с ошибками — преподаватели Дома и сами не шибко хорошо знали этот язык — но человек его понял.

— Ты будешь визжать, умоляя о пощаде, — пообещал он, — то, что с тобой сделал мой лекарь, было только началом.

Хаэлли закрыл глаза и постарался думать о том, что его матушка по-прежнему прекрасна, отец — все так же строг, а Риальвэ, младшему брату, уже нашли подходящую невесту. Но у Хаэлли было слишком мало красивых воспоминаний, его слишком рано забрали в Дом Охоты, и потому эльф отчаянно цеплялся за любую мелочь, которая могла его отвлечь: за гладкие резные перила мостика в саду, за первую драку с соседскими мальчишками, из которой он вышел победителем, и даже за огромное алое яблоко, которое он находил на столике рядом с кроватью. Он знал, что сочный плод приносит и оставляет матушка, и вместе с красивым яблоком она оставляла своему сыну частичку бескрайней, как океан, любви.

Вся беда была в том, что авашири слишком рьяно приступил к выполнению своего последнего обещания, и через несколько дней Хаэлли уже знал, что скоро очнется под сводами Крипты. Ему стало тяжело дышать, как будто легкие уже не принимали отравленный воздух казематов, кровавый туман перед глазами почти не рассеивался. Хаэлли с отчаянием утопающего продолжал цепляться за воспоминания, и, пожалуй, единственное, что ему еще хотелось — так это в последний раз увидеть дом, в котором появился на свет.

***

— Нашел, чем удивить, — сказал однажды кто-то рядом, — или думаешь, я мяса не видел?

— Это эльф! — возмутился знакомый голос, — эльф, понимаешь? В моих землях!

— В любом случае, это подыхающий эльф. Вот я и говорю, мой любезный Ариас, меня этим не удивишь.

Оказывается, так звали палача, и Хаэлли вяло удивился тому, что такому ничтожеству при рождении было дано благозвучное в общем-то имя.

— Я думал…

— Вот это, пожалуй, отменная новость. Ты думал, Ариас?

— Я думал, что узнаю, что он здесь делал. Из его груди выдернули эльфийскую стрелу, мой дражайший Лерий, а это уже кое-что да значит.

— Действительно, — задумчиво сказал незнакомец, — насколько мне известно, наши остроухие соседи подобными вещами не слишком-то увлекаются. Ну и что, много узнал?

— Увы.

— А глаза зачем ему завязал?

— Не нравится мне, как он на меня смотрит, — Ариас забормотал торопливо, смущенно, — у него такие глазищи злые, что мне так и кажется — волшбу творит, зараза… А сколько он моих парней уложил! Это ж просто жуть. Если бы не эта стрела, то так и ушел бы, сволочь остроухая.

— А магов-дознавателей не пробовал позвать? — быстро спросил Лерий, — ах да, забыл, они же золота много берут за услуги, а ты, мой любезный, человек весьма и весьма экономный. Ну, как бы там ни было, сейчас у тебя на руках подыхающий эльф. Через день-другой будет просто дохлый.

— Что есть, — злобно огрызнулся авашири, — у меня и в мыслях не было, что они… такие.

— Какие приспособления из своего замечательного арсенала ты еще на нем не испробовал?

Воцарилось долгое молчание, Ариас не ответил.

— А знаешь что, — вдруг предложил Лерий, — продай мне его.

— На охра он тебе?

И тут авашири сказал такое, что Хаэлли дернулся и всем сердцем возжелал умереть. Прямо сейчас и ни секундой позже.

— Я слышал, что эльфийские мужчины в постели еще лучше наших девок.

В подземелье повисла тишина, щекочущая нервы и пропитанная недоверием. Наконец Ариас откашлялся.

— Я, конечно, многое о тебе слышал, любезный Лерий, но что-то не припомню, чтобы ты на