Ильдар Абузяров
Мутабор
Пролог
Потерянный рай, или Сказки Шахерезада
1
Я в клетке. Не в золотой, образной, а в настоящей железной клетке. Я среди свирепых и буйных зверей. Сквозь слипшиеся ресницы я уже вижу бородатые, заросшие лица своих сокамерников. Кого тут только нет – уголовники-рецидивисты, шулера и прочая шушера, мелкие проходимцы и птицы высокого полета, несчастные, пострадавшие по чьему-то доносу или из-за судебной ошибки, и сознательно ушедшие в горы и леса партизаны – одичавшие люди из Хизб ат-Тахрир (Исламской партии освобождения), ИДТ, ИТП (Исламское движение Туркестана и Исламское террористическое подполье). Здесь, в Кашеварской колонии, хватает всякого зверья – и виновного, и безвинного. После шумихи, поднятой журналистами, меня посадили в эту тюрьму за то, что я писал, – за книгу, которую приняли за план террористической акции, за инструкцию к действию.
С первыми лучами солнца одни мои сокамерники-уголовники начинают резаться в карты и нарды, другие мои сокамерники-смертники собираются у окна, чтобы прочитать намаз. Они совершают несколько поклонов: головной, поясной, земной. Они как только могут прославляют Всевышнего, губы их шепчут страстные слова любви, руки их прижаты к грудной клетке или животу.
Я не могу в полной мере разделить их чувства благодарности Создателю. Когда я гляжу на этих убежденных людей, мне становится тесна собственная человечность. Она граница, она плен. Одной половиной головного мозга я вроде бы с ними и готов благодарить Создателя за посланные мне страдания-испытания, другой половиной я с ним в корне не согласен. Другой моей половине страшно и жутко. Она просто в панике.
В сущности, если вдуматься, все мы находимся в клети собственного тела. Особенно явственно это ощущаешь после яркого счастливого сна, в котором душа ходила погулять высоко в небо, поднимаясь до заоблачных высот.
Меня искусили, меня выгнали из рая, как последнюю собаку, меня побили камнями. И нет конца человеческому унижению и собачьей тоске. И клеть нашей груди, и решетка ресниц давят и сдерживают меня, когда мне хочется выть на луну и плакать навзрыд…
2
Мы живем в мире-тюрьме, где в равной степени лишены свободы и звери, и люди.
Я вновь открываю глаза и вижу низкий закопченный потолок. И это после ночных видений о звездном небе и бегущей-зовущей реке! О, как бы я хотел жить в свободном и прозрачном мире, в мире без тайных сговоров и теневых правительств закулисы, в мире без войн, в мире равенства и братства. Но струи горячего пота, словно плети, уже стекают по моему телу. Всегда тяжело и тоскливо просыпаться после снов, в которых ты плывешь по серпантину горной реки, летишь, как водоплавающая птица или рыба таймень над волной.
А надо мной уже возвышается ждущий своей добычи блатной уголовник Хайсам.
– Слышь, че сказал: Бугор тебя хочет видеть.
Хайсам зыркает на меня зоркими и злобными глазами. Он сидит на соседней шконке, упершись обеими руками в колени, оттопырив локти, словно ястреб – крылья, готовые к хищному полету. Неприятно-злое его лицо тем не менее выдает незаурядный ум. Поджарый, невысокий, с большим носом-крючком и тонкими, плотно сжатыми губами, он слыл жестоким непримиримым ястребом в правительстве теневого правителя Кашевара Ширхана – пахана всех львов и шершней преступного мира.
«Никто не может отнять у человека свободу выбора, данную ему Богом», – повторял я слова Балыка- Малика. Но мне все же пришлось подняться и пойти вслед за Хайсамом.
Надзиратель в тюрьме, как собака до падения и изгнания из Эдема, занимает не низовое, а почетное высокое место. Он посредник между тем и этим миром. Он, лязгая большими зубьями ключей, открывает массивную железную дверь, чтобы через внутренний двор перевести нас в другой блок и другую камеру. И всё с таким важным и напыщенным, как у индюка, видом. Как они не поймут, что быть дворником или поваром гораздо почетнее, чем быть охранником.
3
У выхода из блока меня в специальной будке поджидает еще один охранник.
– Раздвинь ноги, – рявкает он. Я развожу ноги на ширину плеч. Он начинает меня досматривать. Ощупывать волосатыми ручищами.
– Свободен, – бьет он меня для профилактики дубинкой по икрам. Мол, можешь идти. Я отвечаю ему презрительным взглядом. Он тоже как собака, говорящая на зверином языке, что была призвана сторожить Адама, но проспала все на свете. Ночью она прозябла и заснула. На лице охранника следы глубокого сна, щеки его помяты ночными покровами.
Да, охранник – собака. Когда искуситель проник в рай и соблазнил Адама яблоком, собака от искусителя в награду получила шерсть. Бог проклял собаку и выгнал из рая, так же, как он проклял человека. И теперь эти два самых неприкаянных на земле существа вынуждены жить и ходить бок о бок.
Вот мы с первым охранником и Хайсамом выходим в тюремный двор. Сверху сквозь рабицу на меня пригоршнями сыплется утренний солнечный свет. Солнце напоминает мне большое спелое яблоко.
Во сне мне часто грезится одна и та же картина. Я со своей собакой выхожу из маленького рая собственной квартиры на улицу. Мы, два одиноких существа, с ленцой идем на утреннюю прогулку. Собака с шерстью, но с грустными глазами, я зябну и прячу руки в карманы. Кругом все покрыто снегом и не видно пути-следа. Все заметено вьюгой. Постепенно наши фигуры становятся еле различимы в снежной дымке. Я оглядываюсь и вижу свой светлый дом.
В последнее время, с кем бы я ни гулял по заснеженному Питеру, у меня было такое чувство, что один из нас гуляет с побитой собакой.
4
Покинув двор, мы с Хайсамом и надзирателем идем по длинному коридору блока для уголовников. Здесь, кажется, более либеральные законы, блатные чувствуют себя гораздо свободнее и разгуливают туда-сюда. Я пытался понять, от кого охранники что охраняют. Вся страна превратилась в охранников. Миллионы здоровых мужчин превратились в тугодумов. Они стоят у входа в ателье, в бассейн, в школы, в больницы, в магазины. Стоят и тупеют. А в это время у них из-под носа воруют миллиардами через систему грантов и госзакупок.
Тюремным охранникам тоже невдомек, что их разыгрывают, что они сейчас как бы охраняют мир от его владельцев. Шир, к которому меня вели, владеет крупными пакетами акций нескольких банков и каменноугольных шахт. Не говоря уж о бизнесах-игрушках – магазинах, казино, салонах красоты. Вот он сидит, красавец – довольный, толстый, с черным лицом.
Салям! На столе несколько видов колбасы, словно специально названной кем-то «салями», зелень, чифирбак, полный чифа, бадья с медом, даже халва и шербет.
Я озираюсь и вижу сбоку у параши под нарами забитого красивого юношу. Он сидит под нарами и жадно жрет брошенные ему куски колбасы. Скорее не куски, а шкурки.
«И стал Господь Бог глаза ему доставать от солнца, оставив Адама одного лежать на земле; и пришел окаянный сатана к Адаму и вымазал его калом, тиной и соплями. Вернулся к Адаму Господь и хотел вложить в Адама глаза, но увидел его всего вымазанного в нечистотах, но сняв с Адама всю грязь сатанинскую и смешав с Адамовыми слезами, сотворил собаку, и теслом очистил Адама, как зеркало, от всех скверн».
Да, охранник – собака. Но искуситель то ли жирной костью, то ли сухой палкой увел собаку, подкрался к спящему Адаму и впустил в него сорок страшных недугов. Вот она, боль поругания и глумления. Когда каждый может ударить тебя кнутом и бросить обслюнявленную кость.
5
Если тюрьма, школа и больница – маленькие модели страны, то, значит, мы живем не в правовом государстве, а на диком острове, на котором заправляет шайка бандитов. Потому что Шир – теневой правитель Кашевара.
Заходя к нему в камеру, нужно называть свое имя, номер и статью, по которой ты осужден, с расшифровкой – будто это он начальник тюрьмы. Я представился и сказал, что сижу за экстремистскую
