— А чай?
— Не надо.
— А кофе?
– <…>
— Может, у тебя болит голова?
— Нет.
— А живот?
– <…>
— А сердце?
— Ты издеваешься?
— Если у тебя ничего не болит, и ты не хочешь выпить или попить, тогда, может, потанцуем.
— Не хочу.
— А у нас у одной девушки неожиданно нарисовался день рождения…
— Ну, поздравляю!
— Может, присоединитесь? Я там сам половину людей не знаю, так что будет и удобно и уместно, и хорошо! По-моему, люди должны почаще знакомиться, чтобы не замыкаться в себе, не зарываться в ил, не терять ориентиры… Новые люди — это же такие хорошие ориентиры, если, конечно, это хорошие люди, но у нас с тобой по-другому и не бывает, разве нет? Кстати, не хочешь познакомить меня со своей подругой, это, случайно, не та самая подруга, что знакома с моим другом Пашей Глазковым и сказала, что он сексуальный террорист…?
Последний вопрос задавать не следовало.
— Послушай, а не слишком ли много у тебя подруг? — взрывается Таня. Я никогда еще не видел ее такой! На всякий случай делаю шаг назад, если вдруг ей придет в голову наброситься на меня и начать грызть мое большое ранимое сердце… Вместе с тем, пытаюсь вспомнить точное число моих подруг за последний год и сопоставить с аналогичным числом у моих ближайших знакомых, чтобы ответить сначала самому себе, а потом уже ей, слишком или не слишком, и, возможно, свести все к доброй шутке, за которой последуют доброе примирительное рукопожатие, а за ним добрый примирительный поцелуй а за ним, возможно, добрый примирительный проезд на такси ко мне домой, а за ним добрый примирительный подъем на лифте на шестой этаж, и может быть даже еще в лифте, где-то посередине между небом и землей, начало доброго примирительного секса… И еще я хочу наговорить Тане много-много всего доброго и примирительного, но пока я подбираю правильные слова, они уже протискиваются к выходу. Порываюсь догнать, схватить Таню за руку, прижать к себе, осыпать поцелуями, кричу что-то вслед, но поздно — бурные воды взволнованной праздной толпы мгновенно смыкаются за хрупкими грациозными спинками… Ну и пусть! Даже, если навсегда — все равно… Жизнь и так коротка — нет времени на обиды! А если кто-то думает иначе — значит, нам в разные стороны!
Возвращаюсь в компанию Насти, там уже вовсю выступает Паша — строчит веселыми тостами, сыплет анекдотами, излучает непоколебимый позитив! Заказываю еще коньяку и новую сигару.
— У тебя же язва, тебе нельзя ни пить, ни курить, — кричит Настя, пытается отобрать сигару, виснет на руке, тянется губами к сигаре, свирепо вглядывается в бокал в другой руке. — Дай лучше я покурю или выпью!
Хорошо, что у нее нет хобота, как у слона, комара или муравьеда. Иначе я бы точно остался без коньяка или сигары, а то и без рук!
— Это днем мне нельзя, — вещаю загадочно. — А ночью можно. По ночам я другой. Знаешь, Настька, во мне живут два совершенно разных человека! Эти двое ведут каждый свою жизнь и почти никогда не пересекаются, а пересекаясь, нередко набрасываются друг на друга с кулаками, бейсбольными битами или шпагами. Кстати, а где твой жених?
— Зденек уехал в аэропорт, завтра ему с утра на работу, и по-моему это грустно, но в то же время прекрасно, старик! — весело вопит за Настю Паша.
— Жаль! — говорю не искренне. Что-то подсказывает, что надо сказать: «Не расстраивайся, Настя! Может, смогу его заменить…» Но молчу. Я всегда молчу, когда натыкаюсь мозгами на бесплатную подсказку. Не доверяю бесплатным подсказкам из темноты.
— По-моему ты ей нравишься! — горячо и пьяно шепчет Паша мне в ухо, отчего мне ужасно щекотно.
— Откуда ты знаешь? — кричу в ответ, изо всех сил стараясь не захохотать.
— Заметил, что она все время рядом? Обычно, если ты не нравишься женщинам, они просто сваливают, поверь, я на этом собаку съел!..
— Ее, случайно, не Мухтар звали? — пытаюсь шутить.
— Зачетная шутка, старик, немного подредактирую и буду выдавать за совою! — ухмыляется Паша.
— А ты мне показался таким серьезным вначале, — вклинивается Настя, обращаясь ко мне.
— Я всегда серьезный вначале. И иногда в конце. Что в этом плохого? Я знавал некоторых, кто изо всех сил пытался быть несерьезным чтобы нравиться окружающим. И знаешь, что я тебе скажу — все эти клоуны кончили плохо…
— У тебя есть дети?
— Что? Деньги? Извини, не расслышал…
— Отвечай, есть? — сует мне в нос мобильный с фотографиями: карапуз кроватке, на горшке, в вальерчике… — Это племянник, — гордо поясняет. — Старшая сестра год назад родила… — Листает фотографии, следит за моей реакцией. Малыш, конечно, офигенно фотогеничный! Но я не подаю признаков восторга. Если бы она показала, например, свои фото на море в бикини или в горах на лыжах, или, как дрыгает длинными ногами на концерте каких-нибудь лохматых бармалеев с микрофонами в фарфоровых зубах, я бы воодушевился! А чужие дети в мобильниках одиноких бездетных девиц в пять утра — это полный мрак! И почему они всегда спрашивают о детях?! Почему для них это так важно?! Неужели от того, есть у меня ребенок или нет, зависит, стоит меня любить или нет? Какая же это любовь? Мне всегда казалось, любовь, как природное явление — ее реально предсказать и невозможно предотвратить!
— А я ведь уже встречалась с актером год назад, — вдруг сообщает Настя. — Он тоже из Москвы, скорее всего ты его знаешь… Мы расставались раз сто. Но потом он прилетал, и все начиналось с начала… Еще был француз, а теперь, вот, этот поляк… И что я за дура?! Вечно нахожу себе парней из других городов, привязываюсь, а потом страдаю… Вечно наступаю на старые грабли!
«А я вечно нахожу себе девушек с других планет… — хочется сказать. — Наступать на старые грабли не страшно, главное, на них не ложиться! Но где взять силы это себе запретить…?»
— Извини, я сейчас, — бросаю на Настю виноватый затравленный взгляд, устремляюсь сквозь толпу, из грохочущего дымного зала, от незапоминающихся разговоров, от холодного звона залапанных липких бокалов, от равнодушных движений полуобнаженных тел гоу-гоушниц, способных лишь на пару секунд привлечь мой голодный беспризорный взгляд… Долго блуждаю по каким-то непонятным сумрачным помещениям и извилистым коридорам в поисках тихого места, где не будет ни одного постороннего звука, только твой голос и тишина… Но такого места нет, ни здесь, ни, пожалуй, где-либо еще на планете, и не будет в ближайшие 150 лет… И тогда я останавливаюсь возле огромного окна, за которым город, и ночь, и осенние ржавые листья, кружащиеся в ржавой темноте, достаю телефонную трубку, набираю твой номер… Вместо гудков на другом конце включается музыка, праздничная бодрая музыка, назначенная сообщить, что у абонента все хорошо и посторонняя помощь не требуется… «Родная, возьми пожалуйста, трубку, — отчаянно шепчу, — понимаю, я посторонний, давно уже посторонний и сам в этом виноват, но я так хочу услышать твой голос, так хочу услышать твой голос, так хочу услышать твой голос, прежде чем мир рассыплется на крохотные ржавые осколки, что разлетятся в разные стороны неласковой пустоты… Я так соскучился по твоим губам, по твоему тихому дыханию, когда ты молчишь, внимательно слушая или думая, что сказать в ответ!.. Мне так тебя не хватает, Светка!..» Но вместо этого слышу другую женщину, что, возможно, где-то с кем-то живая и страстная, и умеет прошептать пару фраз так, что поверишь во что угодно, но сейчас сообщает медленно и равнодушно: «В данный момент абонент не может подойти к телефону, попробуйте перезвонить позднее…»
